И оно сделало им настоящий подарок, как и все вокруг в тот год, словно желая скрасить Стасе потерю отца. В один из своих походов они набрели на более или менее сохранившуюся усадебку и обнаружили там почти сказочного старика в бархатной куртке, с трубкой и с вольтеровским креслом. Больше того, у него оказалась настоящая породистая собака, прекрасная сука крапчатого лаверака Гая с толстолапым щенком Греем. Старик пробивался ульем, крошечным огородом и остатками библиотеки. Гая сама промышляла в лесах. Стася просто влюбилась в этого старика, звавшегося Валерианом Николаевичем, и ревниво смотрела, чтобы и Мишка относился к нему столь же восторженно. А Валериан Николаевич часто клал руку ей на голову и говорил, глядя куда-то в закат:

– Ты девочка из прошлого. Тебя Бог мне послал.

И они снова пускались в вопросы и ответы о минувшей жизни, где было ценно все, от формы букетов на обойном кретоне до формы, в которой мог писаться картель. Мишка молча и прилежно сидел у Стасиных колен, как подобает рыцарю, и слушал, щуря глаза.

Лето катилось к концу, надо было уезжать, а Стася все откладывала прощание с Валерианом Николаевичем и продолжались бесконечные прогулки с Мишкой, означавшие сорванные поцелуи, дрожанье коленок и бьющееся уже где-то под ложечкой сердце. Девятнадцатого августа, как раз в Яблочный Спас, когда все вокруг благоухало плодами, Стася решила добраться до церкви, помнимой ей еще по раннему детству, и даже уговорила пойти Мишку. Они шли проселочной дорогой, словно нарисованной каким-нибудь передвижником, солнце палило нещадно, и Стася, ведомая памятью, скорее, ног, чем головы, свернула через поле в лесок, сокращавший им добрую тройку километров. Темный еловый лес гудел над головами мрачно и торжественно, мох пружинил под ногами, понемногу отходила опаленная солнцем голова, когда Стася вдруг насторожилась. Где-то далеко, еле слышно хрипло дышало какое-то существо. Она инстинктивно схватила Мишку за руку, и он уже повел ее обратно к свету, но звук повторился снова и уже явственней. Это был измученный стон. Стасе стало совсем страшно, но в памяти совершенно ни к селу ни к городу вдруг всплыли мамины слова о том, что она должна вести себя как на войне.

– Нет, мы должны найти, – сухими губами прошептала девочка и, вырвав руку, побежала на угасающий в чаще стон.

И то, что она увидела, навсегда убило прежнюю Стасю.

На крошечной елани, тщетно пытаясь приподняться, лежала Гая, прикрученная толстой веревкой за шею к суку. Обезумевшие глаза ее были выкачены и затянуты пеленой муки. Стася бросилась к ней, но сука даже не повернулась, не сводя глаз с какого-то пятна поблизости. Стася невольно проследила ее взгляд и закричала так, как кричит уже не человек, а животное. В двух шагах от Гаи, расчетливо, чтобы она не могла дотянуться, висел трупик Грея с отрезанными четырьмя лапками и выколотыми глазами. Лапки валялись тут же в уже засохшей лужице крови.

Стася зажмурилась и упала рядом с Гаей, не зная зачем стараясь отвернуть собачью голову от висевшего тельца. Черное облако душило ее, не давая ни вздохнуть, ни крикнуть, ни заплакать. И только сухой язык собаки вернул ей ощущение действительности. Стася подняла глаза и увидела стоявшего рядом и усмехающегося Мишку.

– Что? Не нравится? – рассмеялся и поддал ногой крошечные лапки. – Мирово́ я тебе отомстил, а? – Стасе казалось, что голос его доходит до нее через вату, как во время свинки, и она все крепче прижималась к Гае. – Ты думаешь, я забыл твой немецкий и твою рвоту за столом? Фифа, недобитая дворянская сучка! Ух, как я вас всех ненавижу! Ваше чистоплюйство, ваши книжки, ваши цирлихи-манирлихи! Моя бы воля – всех бы вас под корень, как этого кутенка! А ты, дура, верила, что мне с тобой интересно? Да плевал я на тебя, тебя и выебать-то противно, я только все как следует хотел разузнать, чтобы сразу распознавать проклятую вашу породу! – Мишка кривлялся и приплясывал по елани, а сердце Гаи колотилось о ребра, раскалывая не только сознание Стаси, но и саму жизнь.