|
Хозяйственных заведений в новой усадьбе не было, они остались в старой усадьбе, находившейся всего в 500 метрах от новой, предназначавшейся только для отдыха. Живописные окрестности Ильженского озера привлекли сюда художников. В 1872 г. здесь на лето снимали дачу И. Н. Крамской, К. А. Савицкий, И. И. Шишкин. Шишкин написал здесь картины «Полдень», «Пруд в старом парке», «Лесная глушь», за которую получил в 1873 г. звание профессора. После смерти Марии Александровны ее сыновья в 1887 г. продали имение с усадьбой баронессе В. С. Корф, урожденной Вревской. Через три года она перепродала поместье потомственному почетному гражданину Я. Я. Фан дер Флиту. Он сразу начал интенсивное строительство: построил охотничий дом, молочню, кладовую, оранжерею, дом управляющего, каретный сарай. На высоком холме, отдельно от усадебного дома, Фан дер Флит устроил большую хозяйственную зону со скотным двором, хлевом, кузницей, конюшней, телятником, овощным складом, людскими, сараями и амбарами. Фан дер Флит усадебный дом также реконструировал: в 1894 г. произвел капитальный ремонт, провел водопровод, устроил ванные и туалеты. В доме были кабинет, гостиная, зал, столовая, бильярдная, туалетная, личные покои хозяина и его сына. После смерти отца в 1911 г. имение унаследовал В. Я. Фан дер Флит, статский советник императорского двора, камергер. Из хозяйственных построек уцелели лишь каменные и смешанной кладки, возведенные Фан дер Флитом, а также построенные Снарской барский дом и два жилых флигеля, сдававшиеся ею под дачи. В советское время в усадьбе располагалась школа, во время войны – немецкий госпиталь. Сейчас усадебный комплекс находится в плачевном состоянии, которое особенно ухудшилось в последние год-два, очевидно вследствие отсутствия присмотра.
28 сентября 1941 года
Осень наступила рано, даже здесь, в Баварии. Трухин помнил, как на родине в это время еще вовсю шла охота, воздух бодрил и даже пьянил, а здесь природа поникала как-то покорно и непразднично. И только вечный запах хмеля перебивал тошнотворные лагерные запахи; цинга разгуливалась, а вместе с ней кровавые поносы и выплюнутые зубы. Но каждое утро, бреясь перед старым потрескавшимся зеркалом, Трухин с удивлением видел не мрачного, чуть одутловатого академического лектора, которым заставлял себя быть много лет, – на него смотрело худое породистое лицо с характерно выдающейся трухинской челюстью и смеющимися мальчишескими глазами. Порой ему казалось, что тот золотой мальчик детства, тот неисправимый фантазер и выдумщик осторожно и с трудом, но все-таки пробивает себе дорогу к миру, пусть совсем иному, где ему суждено было родиться и начать жить. И он знал, что причиной этому – свобода. Да, оказавшись в лагере, за колючей проволокой, лишенный всего привычного, даже самой простой еды, терзаемый и даже униженный позорными поражениями своей армии и своей страны, он каждое утро просыпался с ощущением чего-то нового. Разрушающая душу ложь, парализующий все творческие порывы самоконтроль, понимание бессмысленности собственной жизни – всё осталось по ту сторону июньского дня. Теперь можно и нужно было бороться. И Трухин лишь высокомерно усмехался, глядя, как все чаще от барака к бараку ходят некие личности из советских командиров, которые, не скрываясь, занимались доносительством и чувствовали себя при этом совершенно естественно. Они вызывали лишь брезгливую жалость, хотя Егоров и Зыбин всерьез толковали о том, что подобных людей надо уничтожать. – В лагере с этим и проблем-то нет, – ворчал Зыбин, и могучая шея его багровела. – Ну не будем уподобляться советской власти, Ефим Сергеевич, и действовать ее методами. А доносчиков, поверьте, в настоящей армии не уважают и относятся к ним исключительно с презрением. Да и о чем они станут докладывать немцам? О том, как мы ненавидим советскую власть? – Нас тут много, и, как вы сами знаете, есть масса таких, которые, наоборот, клянут не Советы, а Гитлера. |
