После нескольких недель во Франции и Италии и парочки воззваний о «золоте» Фицджеральды перекочевали обратно в Миннесоту. Вскоре пьянство Скотта стало идти в ногу с пьянством его героя, Энтони Пэтча, и он погрузился в лето крайней непродуктивности на берегу озера Белый Медведь. После «адских часов», проведенных в попытках растормошить свои демиургические силы, он написал Перкинсу:

«Безделье увлекло меня в этот практически невыносимый отвратительный мрак. Мой роман из трех частей (если я вообще напишу еще хоть одну), я уверен, будет черным, как сама смерть в облачении тьмы». В течение этой первой серьезной депрессии он обращался к Максу:

«Я с большим удовольствием сидел бы в обществе полудюжины выбранных мной компаньонов и упивался до смерти, чем влачил это больное подобие жизни, заполненное ликером и литературой. Если бы не Зельда, я бы пропал из виду года на три. Уплыл бы подобно моряку или закрылся от всех: я устал от полоумной вязкости, в которой плаваю вместе со всем моим поколением». Ответ Перкинса буквально излучал оптимизм каждой строчкой, включая солнечные комментарии по поводу располагающей для писательства погоды в Сент-Поле. А что касается жизни, ликера и литературы, Перкинс писал: «У каждого, кто занимается литературой, наступают периоды, когда они устают от жизни. И это именно то время, когда они с большой вероятностью подсядут на спиртное».

К концу лета Скотт снова вернулся к писательству.

В октябре 1921 года Фицджеральды ожидали появления на свет их первого ребенка и заодно публикации «Прекрасных и проклятых». Девочка, которую они назвали Фрэнсис Скотт «Скотти» Фицджеральд, без всяких трудностей появилась на свет в конце месяца. Перкинс отправил им сердечные поздравления, высказав предположение о том, что Зельда наверняка счастлива, что у нее родилась именно дочь. Скотту он написал:

«Если вы и правда похожи на меня, то вам определенно не помешает немного ободрения со стороны человека, у которого уже есть дочки. А так как у меня их целых четверо, могу заверить, что вы будете совершенно счастливы – вам просто нужно немного времени». В конце месяца Перкинс отправил Фицджеральду первую партию утвержденных гранок.

Скотт исправил кое-какие мелкие детали: у него было несколько вопросов касательно студенческой жизни в Гарварде, где учился его герой. Макс с легкостью заполнил пробелы, и после этого роман казался ему просто «возмутительно прекрасным». Ожидания Scribners по поводу новой книги были исключительно высоки. Даже те редакторы, которые до сих пор не одобряли стиль и манеру письма Фицджеральда, осознали, что им досталось нечто «горячее».

«Первые пробники подорвали стенографисток с четвертого этажа. В рабочем смысле, я имею в виду. Я видел, как одна из них взяла с собой несколько утвержденных страниц на ланч, потому что не могла оторваться от чтения. И это происходит со всеми, у кого есть возможность добраться до книги, не только со стенографистками», – писал Перкинс автору.

Однако в тексте Фицджеральда была одна проблема, которую редактор не мог решить. Один из друзей Энтони Пэтча, Мори Нобл, довольно резко высказывался о Библии, называя ее работой древних скептиков, единственной целью которых было обеспечить себе литературное бессмертие. Можно с уверенностью утверждать, что до этого ни один из редакторов Scribners не сталкивался в авторских рукописях с таким кощунством. Самого Перкинса это высказывание никак не задевало. Пьяные разглагольствования Мори весьма гармонировали с его характером. Но Макс опасался, что некоторые читатели посчитают, будто мнение Макса совпадает с мнением Мори, и станут выражать недовольство.

– Думаю, я точно знаю, что вы хотели этим выразить, – говорил он, – но я не думаю, что это сработает. Даже если люди и заблуждаются в чем-то, вам не остается ничего другого, кроме как уважать тех, кто высказывается с такой страстной искренностью.