|
Крутой зеленый склон, поднимавшийся от озера к лесу, был словно подернут дымкой перистого ивняка. Ветер стих, и над округлыми кронами застывших деревьев поднималась сияющая светло-серая колокольня диммерстоунского храма. Генри смотрел на лежащий перед ним пейзаж, и это было все равно что смотреть на свою душу, на свою жизнь, на, возможно, единственную подлинную реальность. Тем хуже для окружающей реальности, подумал он; и ему пришло на память любимое с детства латинское изречение: Solitudinem facio, расет appello. Нет, никто в Холле не смеялся, Генри следил за этим. Все должно быть уничтожено, вынесено, как свернутый в рулон гобелен. Неудивительно, что он не мог найти общего языка со Стефани. На время, чтобы продолжить эту работу, он обречен на одиночество. Эх, вот оказался бы он героем, вот спас бы он Колетту! Он действительно был очень смелым, но никто не знает об этом, никому до этого нет дела.
— Кто это уехал на «вольво»? Стефани повернулась к гаражу, откуда выехала желтая машина и скрылась в направлении шоссе. — Я его продал. Да не переживай. Не плачь, Стефани. Это всего лишь машина! — Ты не спросил меня… — Не предполагал, что ты будешь против! — Никогда не спрашиваешь моего мнения… машина была наша, как наш дом… я так ее любила… — Успокойся, здесь Беллами. Показалась потрепанная шляпа, а следом и кирпичного цвета физиономия Беллами, поднимавшегося по ступенькам на террасу. Инстинктивно пнув ногой крапиву, он подошел к ним и коснулся рукой шляпы. — Здравствуйте, Беллами, хороший денек, а? — У меня письмо для вас, сэр. — Спасибо, Беллами. Генри взял письмо и поспешно вскрыл. Беллами снова исчез. Стефани припудривала заплаканное лицо перед зеркальцем косметички. — От кого письмо? — От архитектора, — ответил Генри. — Мне нужно увидеться с ним. Извини, это не надолго. Он нырнул в гостиную и через библиотеку прошел на северную сторону террасы. Здесь он внимательно перечитал письмо. Оно было от Колетты: Дорогой Генри, мне необходимо увидеть тебя, прямо сейчас, пожалуйста, приходи в Пеннвуд, я должна кое-что сказать тебе, приходи, пожалуйста! Спустя минут пятнадцать, бегом одолев подъезд с северной стороны и перелезши через ворота, Генри, тяжело дыша, стоял на крыльце Пеннвуда. Он был весь в поту, в боку кололо. Ему очень хотелось, чтобы девушка не писала ему. Но, конечно, он должен был прийти и увидеть ее, увидеть и покончить с этим. Ч-черт! Он стоял у двери, дождался, пока дыхание успокоится, и только тогда постучал. Открыл Джон Форбс, который, похоже, был удивлен и не слишком рад ему. — А, Генри… доброе утро! Что привело тебя к нам? — Могу я видеть Колетту? — спросил Генри. — Гм… она неважно себя чувствует. — Пожалуйста! — Пойду узнаю, — сказал Джон Форбс, не приглашая Генри войти. Минуту спустя он появился и жестом показал ему на гостиную, — Только недолго. Генри тихо постучал и вошел. Он много лет не бывал здесь. В гостиной все было в точности так, как в те времена, когда он и Катон сидели тут, хрустя чипсами и запивая их кока-колой. Он помнил эту сизо-серую комнату, серые фотографии Греции на стенах, серый копенгагенский фарфор, искусственные цветы на каминной полке. Помнил, какая это была скромная, милая и без претензий комната. У окна, в кресле, поставив ноги на скамеечку, полулежала Колетта, укрытая сине-белым пледом. Она выглядела непривычной, старше, очень бледная, волосы, как сначала почудилось Генри, подстрижены. Но оказалось, они туго собраны сзади и заплетены в косу, а коса закинута за подушку. Выпуклый лоб напряженно сморщен, зрачки расширены. |
