|
Твои ключи мы оставили у Пола и Мэй Горовиц, они наведут красоту в доме к приезду молодоженов, а мы просто в отчаянии оттого, что не сможем вас встретить, и, конечно, умираем от любопытства… но мы скоро увидимся, правда? Ты должен приехать в Санта-Крус с миссис Маршалсон погостить у нас. Наш новый дом выходит на океан, при нем тропический сад и бассейн в римско-императорском стиле! Ты обязан приехать к нам, и поскорей, пренепременно, иначе мы подумаем, что ты затаил на нас обиду! Разумеется, мы там как сумасшедшие будем стараться найти работу и для тебя. Скорей напиши нам, дорогуша, мы постоянно думаем о тебе. Ты должен сообщить нам точную дату великого события. Если тебе интересно, ревную ли я, — конечно ревную! Напиши поскорей, причем на адрес факультета философии, поскольку мы не сразу попадем домой.
(Он божественно испанский, как мы всегда хотели, есть даже фонтан). И не забывай, что мы любим тебя, ты наш, независимо от того, женат или нет. С любовью, Белла Внизу Расе нацарапал: Извини, парень. Мы любим тебя, но, наверное, себя любим больше. Генри скомкал письмо и сунул обратно в карман. Перед глазами возникло черное облако и медленно обволокло его. Он смотрел на залитый солнцем луг и ничего не видел. Только теперь он осознал, насколько мечты о том, чтобы привезти Стефани в Сперритон, были связаны с Рассом и Беллой и стали осуществимы благодаря им. Стефани не заслужила такого. Однако то, как все обернулось, было по большому счету неплохо. Потому что Расс и Белла были отчаянные и добрые, они нашли бы какой-то выход. Только теперь — какие бы ободряющие слова ни говорила Белла, все кончено и по-прежнему уже никогда не будет. В Сперритоне Расс и Белла могли бы стерпеть Стефани, виду бы не показали. Там, за восемнадцать сотен миль отсюда, Стефани воспринимали бы как диковину. Она была бы там чужой, и он бы скоро стал таким же. Расс и Белла жили бы в ином мире, нашли себе новых друзей и, всюду душа общества, покровительствовали бы другому Генри. Он приезжал бы со Стефани к ним, попадал на вечеринки, их встречали бы радостными криками, Белла хвастала бы своей новой жизнью, а он мучился бы ревностью и чувством утраты. Что же до работы в Санта-Крус, то с таким же успехом они могли пытаться пристроить его в космонавты и сами это знали. Их пути окончательно разошлись, и никто не мог заменить Расса и Беллу: ни Мэй с Полом, ни Франц с Розиной, ни Билл с Эмми, ни Энн с Миньо. Генри медленно повернулся и вошел в дом. Он продрог, в глазах подозрительно щипало, словно, того и гляди, заплачет. Какую-то безумную секунду он колебался, думая, не зайти ли к матери, но направился к лестнице наверх. Если бы только, поднимаясь к Стефани, знать, что там тебя утешат, а не придется самому утешать. Эхо шагов непривычно гулко разносилось по дому. Мебель из галереи унесли, ковров на верхней лестничной площадке уже не было. Генри сказал: «Привет!» — и вошел в спальню Стефани, но там оказалось пусто. Он направился к окну и выглянул: нет ли ее где с этой стороны дома. Пробежал глазами по заросшей подъездной дорожке, которая, извиваясь, скрывалась среди елей, едва угадываемая под цветущими сорняками. Он искал маленькую фигурку Стефани, ковыляющей у кустов или выходящей из березовой рощи. Она всегда надевала неподходящую обувь и ходила до безумия медленно. Думая о ее обуви, он вспомнил, что они уже много дней не занимались любовью. Молодые верхушки елей растворялись в красноватом сиянии неба. Глядя на дорожку, Генри вздохнул. В спальне было нечем дышать: стоял застарелый запах табачного дыма, косметики и еще чего-то, то ли пота, то ли нижнего белья. Генри распахнул окно пошире, впуская в комнату теплый и благоуханный воздух; снова вздохнул. Ослепленный ярким светом, отвернулся от окна. Постель была убрана кое-как. На подушке под покрывалом что-то белело. Генри, щурясь, подошел ближе и увидел, что это письмо. На конверте стояло его имя. Едва он увидел письмо, дурное предчувствие сжало его сердце. |
