|
. Продолжая осмотр зимовья, он обнаружил на нарах козью доху, исстари именуемую в Сибири яманьей, хоть и поношенную изрядно, однако вполне еще добротную. Аккуратно сложенная, она явно была оставлена здесь на время, но никоим образом не брошена навсегда. Выходит, зимовье не столь уж и забыто. Что ж, приятно это сознавать… А вот следующая находка повергла Валентина в большое недоумение — в резком, будто бы от газосветной лампы, свете штормовой спички в углу над нарами тускло заблистал узорчатый оклад иконы, столь же темной, как закопченные стены. Это был предмет, который Валентину никогда еще не встречался в таежных зимовьях, да и не доводилось ему слышать ни о чем подобном. Своеобразная, однако, личность обитала здесь… Но размышлять далее на эту тему не было времени — закипела вода, и надо было заваривать чай, потом поужинать в темпе, досушить одежду и — коль уж приходится тратить попусту драгоценное время на эту ночевку — быстренько заснуть, сполна используя для отдыха каждую минуту, потому что завтрашний день, несмотря на всю свою неопределенность, должен был получиться нервным и хлопотным.
Действуя, по своему обыкновению, сноровисто и несуетливо, он уже минут через тридцать управился со всем и, одетый в сухую, даже еще немного горячую энцефалитку, пристроив под голову рюкзак, укрывшись ватником, растянулся на нарах. В бочке-печи, упорно не поддаваясь огню, шипели и потрескивали сыроватые поленья, которых должно было хватить почти до рассвета. Угрюмые отблески на стене периодически разгорались и меркли. Снаружи доносился приглушенный слитный шорох дождя. Под этот располагающий ко сну звук Валентин без всяких усилий отключился от всех минувших и предстоящих забот, предварительно запрограммировав себя проснуться в четыре часа утра. Через минуту он уже спал сном здорового и хорошо поработавшего человека…
2
Вот так оно все и было. А дальше — болезненный кошмар, провал памяти: Валентин не мог вспомнить, как выбрался из зимовья и очутился здесь. Дверь была распахнута. Тихо за ней, темно, спокойно без обману. Однако Валентин переступил порог с некоторой настороженностью. Подозрительно принюхался, зажег спичку и тщательно исследовал печь. Да, конструкция первобытно проста — бочка да дымоход из дикого камня. Никаких задвижек, заслонок или чего-то похожего. Прямая тяга напроход… Несгоревшие поленья мертво чернели, продолжая чуть-чуть дымить в каком-то зловещем безмолвии, вкрадчиво, ползуче. Так, так… Валентин посмотрел на часы: четыре утра. Решив эксперимента ради протопить печь еще раз, он разворошил едва тлеющие под пеплом угли, вздул огонь. Минут десять заняла зарядка на свежем, игольчато знобком воздухе, после чего он, раздетый до пояса, отправился умываться. Еще метров за тридцать до русла под ногами захлюпало, зачавкало, подошвы кирзовых сапог стали разъезжаться на кочках. Валентин любил реки, но не такие, а горные. Когда-то на первом курсе его вдруг поразила фраза «геологическая работа рек». И с тех пор в шуме горных вод ему всегда слышались слитные звуки мастерской в разгаре трудового дня: шорохи пил и рубанков, стуки топоров, молотков, долот, хруст коловоротов… Встретив в маршруте место, где вода шла по скальным выходам, Валентин старался задержаться на некоторое время. Среди углублений в камне, плавных вмятин, выемок, выточенных, вылизанных рекой за многие тысячелетия, почти всегда отыскивалось некое подобие широкого развалистого кресла. Там он и устраивался. Замирал, глядя на нескончаемо несущийся поток. Сквозь прозрачные струи он видел дно — чистейшее каменное ложе, и ему казалось, что оно усиливает подводные звуки, как резонатор. Через минуту-другую он начинал различать в рокоте реки глухие редкие буханья: то река где-то перекатывала валуны — словно гнала медлительную отару овец. Слышался ему также поминутный стук перемещаемых галек. |
