Часть вторая

Дженчира

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Сидя в лавке маэстро Пеллы, я почувствовала, что являюсь новым, непривычным лицом не только для этого города, но и для самой себя. Рядом со мной в безукоризненном порядке разложены инструменты и материалы для работы, возле каждой кучки — ящик, в который они перекочуют на ночлег. На подрамнике — последнее творение, переживающее муки рождения, ровный свет льется на него из большого окна витрины, а когда солнце, проплывая мимо, начнет слепить глаза, опустят похожую на парус штору. Мне выделили один из лучших стульев, у него обивка из розовой парчи и ножки не перекошены. В полдень заходил Пелла собственной персоной, чтобы оторвать меня от трудов и пригласить к столу, где он вместе со своими учениками принимался за супы, сыры, фрукты, а также мясные и рыбные блюда, которые каждый день выбирал для нас. Угощение не стоило мне ни пенни, и зачастую всем ученикам и мне тоже отдавали остатки, а домоправительница благоговейно возвещала: «Доешьте все, чтобы не пропадало».

В витрине магазина наряду с работами из мастерской Пеллы, расположенной этажом выше, выставлены мои рисунки и картины — мне позволили перейти на более высокую ступень и заняться акварелями. С самого начала маэстро сказал:

— Учить вас чему-либо уже поздно. Вам следовало прийти ко мне в семилетнем возрасте. Но помимо огрехов в ваших рисунках имеются и редкие достоинства, а боги даруют способности отнюдь не случайно, дитя мое. Да и сама ваша фантазия, хотя порой она выходит за пределы ваших навыков, стоит того, чтобы приобрести рисунок. И, как я заметил, синие тигры вас не пугают. Относитесь к своему таланту с уважением. Смею предположить, когда вам исполнится лет тридцать, все будут считать, что вы обучались в школе получше моей.

Эти слова поразили меня, ведь я беззастенчиво заявилась в магазин, заметив в витрине холсты с живописью, держалась я надменно, потому что нервничала, и еле-еле не сорвалась, пока он долго и внимательно рассматривал мои пастели, а потом начал с упоминания о моих «огрехах»

Мои работы, выставленные для продажи, неизменно покупали. А я сама превратилась в любопытную диковинку, поскольку большую часть времени проводила в лавке и стала неотъемлемым ее атрибутом. Порой люди заходили в магазин, чтобы посмотреть, как я работаю, что не мешало мне, если они молчали. Когда же они заводили разговор, Пелла или его ассистент обращались к ним с вежливой просьбой не нарушать тишину; впрочем, я всегда могла подать условный знак, если ничего не имела против беседы. Иногда у меня пропадала охота рисовать, и я сидела у залитого солнцем окна, читая книги из мастерской Пеллы с репродукциями картин великих художников. Я отнюдь не впадала в уныние из-за собственной неполноценности при виде этих шедевров, напротив, они рождали во мне буйное вдохновение. Посидев в задумчивости над какой-нибудь из репродукций, я вскоре раскрывала свои ящички и принималась сочинять из головы свою композицию, похожую и в то же время совершенно иную.

Бывали дни, когда я не сидела в магазине, но приходила на приглашение к полднику.

Если я несколько дней вовсе не появлялась поблизости, никто не поминал потом о моем отсутствии.

— Когда вам что-нибудь понадобится, — сказал Пелла, — дайте мне знать, не стесняйтесь. Это правило в равной степени распространяется на всех моих учеников. Они вольны приходить и уходить, когда им вздумается. Никого нельзя заставлять трудиться до изнурения. Если им не хочется заниматься, они могут отправиться на рыбалку, я не против. Но если на протяжении четырех недель ученик ни разу не появился и не прислал весточки, я возвращаю его попечителям плату за обучение.