Я поставила свечу в миску с водой, и весьма кстати, ведь не успела она прогореть до половины, как я уже заснула. Бормоча словно заклинание его имя, как и положено.

Наутро после Вульмартии я проснулась со сладостным ощущением сбывшегося желания. Потом огляделась вокруг, увидела остатки свечи, и содеянное показалось мне отвратительным. Словно бедняк, я примирилась со своим несчастьем и приняла его.

3

В дневное время по часу, а то и по два я позировала Дорину. С тех пор как мы с учениками Пеллы проявили некоторое доверие друг к другу, они стали намного дружелюбней, хотя за пять дней, прошедших после праздника, снова показали свою несхожесть. Когда Дорин потихоньку спросил, не соглашусь ли я позировать ему, старательно делая вид, будто я никогда не заговаривала о Бесконечности, я ответила положительно.

На пятый день, когда Дорин закончил наброски, я вернулась в лавку; мной овладело беспокойство, работать не хотелось, и я бездельничала. Я сидела, подремывая над листом бумаги, который отчасти успел превратиться в маковое поле со сфинксом. Ассистент Пеллы читал, примостившись за прилавком. Внезапно входная дверь отворилась. В лавку хлынул свет, потом произошло затмение. Стоявший на пороге человек оказался просто великаном.

Он пригнул голову, когда входил, и при этом что-то вспомнилось мне…

— Извините, — сказал он, обращаясь к ассистенту Пеллы, — в витрине магазина выставлена картина с изображением яблока… или скорее драгоценного камня в форме яблока…

— Мне очень жаль, но она не продается.

— А нет ли других работ того же художника?

— Боюсь, в данный момент нет. Он очень подолгу работает над картинами.

— Да, я так и предполагал.

Великан стоял в лучах солнечного света, падавших из моего окна. Тонко очерченное лицо, копна черных волос, величественная осанка. Только мускулы плеч и верхней части спины чудовищно гипертрофированы. Казалось, рабочая блуза может в любой момент лопнуть на вдохе. А вот левая нога немного искривлена и искалечена. При ходьбе он прихрамывал.

Не отдавая себе отчета в том, что я делаю, я поднялась с места. Карандаши со стуком посыпались на пол, и тут волна черных вспышек захлестнула мне глаза. Я подняла руки, пытаясь их прикрыть, и в это мгновение великан подошел ко мне и очень тихо спросил:

— В чем дело? Вы меня знаете?

— Да.

— Вам известно, кто я такой?

— Да. — Зрение мое прояснилось. Я поглядела ему в глаза и прошептала: — Вы Ирменк.

— Откуда вы меня знаете? Мы где-то уже встречались?

— Разве мое лицо кажется вам знакомым?

— В некотором роде.

— Мы никогда раньше не встречались. Я ни разу вас не видела. Но капитан галеры описал мне вашу внешность.

Мы говорили по-тулийски, каждый с иностранным акцентом, только они отличались друг от друга.

— Вы очень бледны, — сказал он. — Чего вы хотите от меня?

— Ничего. Разве только… я вовсе не желаю вам зла, одного лишь добра. Я рада, что вы обрели свободу… от того, что с вами было.

Он тихонько выдохнул воздух. И улыбнулся. Сразу видно, и Фенсер тоже это разглядел: он не из тех, кому по душе кровопролитие или ложь.

— Благодарю. Из-за вас у меня екнуло сердце.

— А у меня из-за вас, — ответила я.

Он вскинул брови, подумав, уж не заигрываю ли я с ним.

— Для меня это полная неожиданность, — проговорил он.

— Человек, освободивший вас… он вас освободил?

— Да, — сказал он, и лицо его посерьезнело.