Не выпуская ножа из рук, я двинулась в обход стола, а Фирью отступал, семеня ногами.

— Вы мне отвратительны, — громко сказала я. — Ну на кой пес мне такая тварь, как вы? Пошел вон! — Я сорвалась на крик. Это была не истерика, а яростная ненависть. — Пошел вон, грязный мешок с требухой… — Я принялась шарить рукой по столу, схватила тарелку, на которой все еще лежал цыпленок, и запустила ею в Фирью. Тарелка со свистом пролетела у него над головой, а он развернулся и с криком кинулся прочь. Я бросилась следом, словно героиня какой-нибудь скабрезной пьесы, и, все не унимаясь, швыряла в него куски еды, корзину, бутылки с вином, а когда он выскочил за дверь и оказался в коридоре, с воплями погналась за ним; к этому времени я успела обронить нож, но окажись он у меня в руках, мне кажется, я покалечила бы Фирью. Я была готова разорвать его на куски.

И вот этот самый принц Фирью покинул мой дом, призывая визгливым голосом слугу и улепетывая что было мочи. Он вылетел через парадное крыльцо, оставив дверь распахнутой настежь; добежав до двери, я тут же с громким стуком захлопнула ее и, внезапно ощутив полное изнеможение, прислонилась к ней. Пока я там стояла, на центральную лестницу дома, прихрамывая, вышел пожилой человек, мой сосед; в руках он держал огромную заржавленную кавалерийскую пику, провалявшуюся несколько десятков лет со времен какой-то военной кампании, в которой участвовали тулийцы. Мы оба не проронили ни слова и лишь с опаской поглядели друг на друга. Через некоторое время, все так же молча, мой сосед вместе с пикой направился обратно вверх по лестнице, шаркая ногами, а я поплелась к себе в комнаты и заперла дверь на ключ.

Потом я затряслась в приступе хохота. А затем разрыдалась от злости.

Вот в таком настроении я села за письмо Фенсеру. Я начинала его раз пять-шесть. Мне мешали кое-какие этические соображения. Я засомневалась, не зная, стоит ли предавать случившееся огласке. Ведь Фенсер и Фирью трудятся на благо одного и того же предприятия.

Я вспомнила, как не посмела рассказать Гурцу об угрозах Драхриса. Неужели с тех пор ничего для меня не изменилось? Неужели и теперь я ни в чем не уверена?

В конце концов я подмела осколки посуды, куски курятины и обрывки своих писем. Наведя порядок в комнатах, я, словно продолжая уборку, принялась укладывать одежду и предметы, которые можно прямо сейчас прихватить с собой.

Часом позже я зашла в каморку домоправительницы. И сообщила, что меня вызывают в город. Не сможет ли она взять на себя заботу о мебели и книгах, которые мне придется пока что оставить здесь? Она завела спор насчет платы за жилье, которую мы внесли за несколько недель вперед. Она все твердила, что не сможет вернуть мне эти деньги. Я сто раз повторила, что не прошу ее об этом. Чуть до драки не дошло.

В середине дня с саквояжем в руках я переступила порог дома, где жил возчик. Я предполагала, что он участвует в праздновании Дорнойи, и мне придется ждать до наступления темноты, а может, зайти еще раз утром. Но он сидел дома, занимаясь благонравным делом, починкой башмаков. У меня оказалось достаточно наличных денег, и я предложила ему изрядное вознаграждение, если он отвезет меня в Эбондис. Похоже, он и сам был только рад уехать из опустевшей деревни; почему он не пошел на праздник, ума не приложу.

Как бы там ни было, он усадил меня в телегу и повез в город; дорога проходила меж залитых светом, хранящих тайны холмов.

Я слегка опасалась, как бы мы не нагнали по пути Фирью, но этого не случилось. Он прискакал в Ступени верхом и, вероятно, обратно понесся вихрем, сверкая синим пятном на лбу, спеша убраться подальше от меня.

3

Когда я осталась в одиночестве посреди площади Исибри города Эбондис, в тени храма, затянувшийся летний вечер уже клонился к закату. Моему возчику не терпелось утолить жажду в какой-нибудь из известных ему таверн, а эта площадь показалась мне знакомой, и я сошла с повозки, решив, что дальше отыщу дорогу сама.