— Такой милый молодой выскочка, — пролепетала Мэри, не обращая внимания на слова собеседницы.

— Ну, можно сказать и так, — кисло улыбнулась актриса и встала со стула. — Мне надо идти, Мэри. Я устала, как затравленный медведь на охоте косоглазых неумех. Мне надо поспать. В субботу Коронация.

— Я в таком волнении! — ответила миссис Мэри. — Люблю хорошие фейерверки.

— Это точно, — улыбнулась Долл, вспомнив последний день Коронации, когда им пришлось срочно вызывать по спиритической планшетке круглосуточно работающего стекольщика, так как Великая Ракета Аполлона, принадлежащая миссис Мэри, выбила все окна в их доме, выходящие во внутренний двор.

Мэри кивнула и продолжила изуверское убийство вышивки, тогда как Долл развернулась и протопала по узкой лестнице на верхние этажи пансиона. На первой же площадке в воздухе разило скипидаром. Актриса заглянула в приоткрытую дверь апартаментов, которые снимал вечно сидящий без денег богемный художник из Италии по имени Луиджи.

— Как дела, бамбино? — окликнула она его.

Длинноволосый живописец оторвался от холста и улыбнулся римской улыбкой, сияя зубами и пятнами масляной краски.

— Ты скажи! — Он пригласил Долл внутрь, жестом указывая на достаточно искусный портрет женщины с лошадиным лицом, в сетчатой шляпке и перчатках франжипани. Подобного рода заказы помогали ему зарабатывать на кусок хлеба.

— Да, явно не Джоконда, — заметила актриса, проскальзывая в дверь.

— А! А чего ты ждала? — воскликнул Луиджи, размахивая перед ней муштабелем и кистью из свиной щетины. — Работаю с тем, что имею! С неприметными женами грубых джентльменов, которые хотят портрет над камином! Уродливые дети, не желающие стоять спокойно! Свадебные парочки, где мой талант прячет огромную задницу невесты вернее, чем ее платье! Лошади и собаки!

— Да, жизнь трудна, — ответила Долл, направляясь к выходу.

— Но она может стать гораздо лучше! — запротестовал художник. — Вернись! Я хочу снова поговорить с тобой, моя госпожа! Не хочешь ли стать моей моделью? Dolce! Чудо мира! Возвышенное воплощение красоты мира!

— Милая попытка, — отозвалась она, взбираясь наверх, в свои апартаменты, — но тебе придется стать еще более поэтичным, если хочешь, чтобы я сбросила одежду и позировала тебе с лебедями и прочей чепухой.

— Я постараюсь! Приложу все усилия! — крикнул он ей вслед. — Отведи меня к своей Леде!

Долл прошла в комнату и захлопнула дверь, оставив позади прочувствованные мольбы Луиджи. Репертуар его разнообразием не отличался, зато покоряла искренность интонации. Впрочем, она считала, что его призывы мало связаны с живописью, а больше со скидыванием одежд.

В комнате было темно и сыро, атмосфера вторила дождю, барабанящему снаружи. Актриса глубоко вздохнула, отбросила в сторону веер и начала битву с дико тугими завязками корсета, желая как можно скорее избавиться от промокшего платья.

Долл была потрясающе красивой женщиной, где-то ближе к тридцати, Бог наградил ее стройной, но женственной фигурой, навевающей мысли о чашах. При виде ее у мужчин комок застревал в горле, а поведение становилось предельно собранным. Ее лицо описывали по-разному: «хорошо сложенное», «приятное» и «с совершенными чертами». В общем, если говорить простыми словами, она была настолько прекрасной, что при взгляде на нее сердце замирало. И она была актрисой, но не стоит в том ее винить.

Долл рухнула на кровать и, извиваясь, избавилась от хлюпающей обуви и чулок, отшвырнув их в сторону окна.