– Я слышала, что когда ему исполнилось двадцать пять лет, он и господин Оноси заразились проказой. Но господин Кияма сумел излечиться от нее, а господин Оноси болен по сей день.

– Господин Оноси умер несколько дней назад, – поправил Марико Токугава.

– Да, простите, господин. Я несколько дней не была в Эдо и не слышала об этом. – Она вздохнула. – Господин Кияма излечился потому, что уверовал в господа Иисуса Христа и пообещал, что если ему удастся вылечиться от проказы, он примет христианство и то же сделают все его самураи. Чудо свершилось. Он вылечился, а господин Оноси нет, хотя потом тоже крестился вслед за Кияма-сан.

Ал задал еще несколько вопросов, которые не сделали ситуацию более понятной. И вот теперь он должен был собираться в дорогу.

«Как, интересно, этот самый господин Кияма собирается разговаривать со мной? Если взять на помост в качестве переводчицы Марико, придется остаться без телохранителя, а это равносильно выйти голому и безоружному против вооруженного до зубов противника. С другой стороны, не дурак же этот Кияма, чтобы гробить себя из-за какого-то чужака, пусть даже этот самый чужак и подсыпал ему под хвост перца.

Не доверяя слугам, Фудзико собственноручно укладывала кимоно господина. Кроме самураев, личного повара и массажиста с Алом должны были поехать две ее служанки.

Ал оглядел поклажу и, не заметив среди писчих принадлежностей словаря отца Алвито, который он постоянно возил с собой, попросил жену принести его из спальной.

Фудзико с готовностью улыбнулась ему и, неуклюже поднявшись, побежала выполнять просьбу, но остановилась в дверях.

– Простите, господин, но книга отца Алвито находится в вашем сундучке, прикасаться к которому вы запретили под страхом смерти…

– Тебе я вполне доверяю, – рассмеялся Ал.

Фудзико тут же скрылась за седзи. Ал услышал ее удаляющиеся шаги, потом все стихло. Где-то в доме играл ребенок, служанка Кито пела грустную песенку.

Неожиданно мирную атмосферу дома разорвал дикий крик Фудзико. Ал бросился к жене. Та стояла на коленях перед открытым сундуком, ее лицо было закрыто руками.

– Что с тобой? Ребенок? Да? – Ал сгреб, по-видимому, не соображающую ничего Фудзико и, подняв ее на руки, перенес на ложе.

– Живо за врачом, кажется – началось, – крикнул он сбежавшимся на крик слугам.

Лицо Фудзико было мертвенной бледности, в руках она сжимала отрез дорогого шелка, лежавшего на дне сундучка.

– Фудзико, что с тобой? – снова спросил Ал, но не получил ответа – в глазах жены стояло безумие. – Фудзико, ответь мне, тебе больно? Это ребенок? Да?

– Нет. – Фудзико взглянула на Ала и залилась слезами. – Да, господин, – неожиданно она вырвалась из его объятий, и, встав на колени, начала отбивать поклоны.

– Что ты делаешь, ненормальная, опомнись! – Ал снова поднял Фудзико и прижал к себе.

– Я виновата, господин. Не знаю как, но я виновата. Этот ребенок. Мой первый ребенок. Господин, ради Будды, ради надежды родиться в новой жизни самураем, ответьте, откуда вы взяли этот шелк? – Она поднесла кусок к глазам Ала, ее руки тряслись, по лицу катились крупные слезы.

Ал понял далеко не все. Но, присмотревшись к шелку, догадался, о чем спрашивает его жена.

– Это. Это маленький Минору. Наш приемный сын. Блэкторн притащил его откуда-то еще в осакский замок. Он сумасшедший, и сам не знал, откуда взял. А я видишь – оставил. Куда было девать? Никто вроде не хватился и… – Он уже понял, что произошло, и теперь сам с удивлением и невольным ужасом смотрел на кусок шелка. Конечно – Марико говорила, что Токугава казнил мужа и ребенка Фудзико.