– Откуда вы отправили письмо?

– Отсюда. Из города.

– Точнее.

– Ну, сунул в какой‑то ящик.

– Точнее. Где он находится?

– А я почем знаю?

– Значит, вы не знаете, где вы опустили письмо?

– Сказал ведь, что в городе, а где точно, я не помню.

– Значит, не помните?

– Смешно было бы запоминать такие глупости. В городе полно почтовых ящиков, верно ведь?

Иенсен не ответил.

– Верно ведь? – переспросил гитарист, повышая голос.

– Верно, верно.

– Вот видите.

– Но зато вы, конечно, помните, в какой части города это произошло?

Иенсен рассеянно поглядел в окно. Гитарист пытался поймать его взгляд, но успеха не имел и потому, чуть наклонив голову, ответил:

– Представьте себе, что не помню. А разве это имеет какое‑нибудь значение?

– Где живут ваши родители?

– В восточной части города.

– Может быть, и письмо вы опустили неподалеку от их дома?

– Не знаю, слышите! Не все ли равно, где я его опустил?

– А может быть, в южной части?

– Да, черт возьми. То есть нет, не знаю.

– Где вы опустили письмо?

– Не знаю, черт подери, не знаю! – истерически выкрикнул гитарист и, внезапно оборвав крик, с шумом вздохнул. Потом после небольшой паузы сказал: – Я в тот вечер гонял по всему городу.

– Один?

– Да.

– И вы не помните, где вы опустили письмо?

– Не пом‑ню. Сколько раз надо повторять, что я не помню?

Он встал и принялся расхаживать по комнате мелкими, торопливыми шажками.

– Не помните, значит?

– Нет.

– Итак, вы не знаете, в какой ящик вы опустили письмо.

– Не‑ет! – закричал он, больше не владея собой.

– Одевайтесь и следуйте за мной, – приказал Иенсен.

– Это куда еще?

– В полицию, в шестнадцатый участок.

– А вас не устроит, если я просто… просто запишу все это на бумаге? Завтра утром? У меня… у меня были другие планы на сегодняшний вечер.

– Нет.

– А если я откажусь следовать за вами?

– Не имеете права. Вы арестованы.

– Арестован? Да как вы смеете, черт вас подери! Они взяли иск обратно. Ясно вам? За что я, спрашивается, арестован?

– За дачу ложных показаний.

По дороге ни тот, ни другой не проронили ни слова. Арестант сидел на заднем сиденье, и Иенсен мог наблюдать за ним в зеркало, почти не поворачивая головы. Арестант заметно нервничал. Щурился под очками, моргал, а когда думал, что за ним не наблюдают, грыз ногти.

Иенсен заехал во двор и отогнал машину к дверям подвала. Потом вылез из машины и провел арестованного мимо регистрационного стола, мимо камер, где за блестящими решетчатыми дверями сидели пьяницы – одни плакали, другие поникли в тупом оцепенении. Иенсен распахнул последнюю дверь и очутился вместе со своим подопечным в ярко освещенной комнате. Потолок здесь был белый, стены и пол тоже, а посреди комнаты стояла скамейка из белого бакелита.

Арестант оглянулся вызывающе и в то же время растерянно и опустился на скамью. А Иенсен вышел и запер за собой дверь. У себя в кабинете он снял трубку, набрал три цифры и сказал:

– Срочно направьте следователя в камеру‑одиночку. Речь идет о ложных показаниях. Обвиняемый должен в этом сознаться,

Иенсен повесил трубку, достал из нагрудного кармана белую карточку, выложил ее на стол и тщательно нарисовал в левом верхнем углу маленькую пятиконечную звездочку.