– А сколько вы там проработали?

– Две недели. Более дурацких вопросов вы не могли придумать, чтобы мучить меня? Я ведь уже сказала, что это ни к чему не приведет.

– Почему вы ушли?

– А вы как думаете? Потому что я не могла больше вытерпеть, чтобы ко мне приставали каждую минуту и следили за каждым моим шагом.

– Вы были художественным директором?

– Никаким не директором, Я служила в отделе оформления. У них это называется клейбарышня. Но я еще клеить толком не выучилась, когда началась эта комедия.

– В чем заключаются обязанности художественного директора?

– Не знаю. По‑моему, он сидит и перерисовывает буквы, а то и целые страницы из иностранных журналов.

– Почему же вы ушли с работы?

– Господи, неужели даже полиция у них на жалованье? Неужели у вас нет ни капли сострадания? Кланяйтесь тому, кто вас послал, и передайте, что ему больше пристало сидеть в сумасшедшем доме, чем валяться в моей постели.

– Почему вы ушли?

– Потому что не выдержала. Неужели так трудно понять? Он положил на меня глаз через несколько дней после моего поступления. Один знакомый фотограф упросил меня сняться для какого‑то медицинского текста или уж не помню для чего. И он увидел этот снимок. Я без стеснения поперлась с ним в какой‑то подозрительный ресторанчик. Потом я сдуру пригласила его к себе. А на следующую ночь он мне позвонил, он значит, сам позвонил мне и спросил, не найдется ли у меня дома бутылки вина. А я послала его к черту. И тут‑то все и началось.

Она стояла, широко расставив ноги, и в упор смотрела на Иенсена.

– Что вы хотите от меня услышать? Ну что? Что он сидел здесь, у меня, на полу и три часа держал меня за ногу и жалобно подвывал? И что его чуть не хватил удар, когда я под конец вырвала у него свою ногу и просто пошла и легла спать?

– Воздержитесь от ненужных подробностей.

Она швырнула кисть в сторону качалки. Красные брызги осели на резиновых сапогах.

– Да‑да, – возбужденно сказала она. – Я бы даже могла переспать с ним, если уж на то пошло. Почему бы и нет, в конце концов? Должен же у человека быть какой‑нибудь интерес в жизни. У меня, правда, глаза слипались, но я же не могла предположить, что он просто осатанеет, когда увидит, как я раздеваюсь. Вы себе не можете представить, в каком аду я прожила эти две недели. Ему нужна была я. Ему нужны были мои свободные естественные инстинкты. Он собирался послать меня в кругосветное путешествие. Я должна была помочь ему восполнить какие‑то потери. Он хотел назначить меня главным редактором незнамо чего. Это меня‑то главным редактором! “Нет, дарлинг, там ничего не нужно уметь! Тебе не интересно? Ах, дарлинг, стоит ли об этом говорить!”.

– Повторяю: воздержитесь от ненужных подробностей.

Она запнулась и поглядела на него, наморщив лоб.

– А вы не от… это не он вас послал?

– Нет. Вам вручили диплом?

– Да, но…

– Покажите.

В глазах у нее застыло изумление. Она подошла к голубому секретеру, стоявшему у стены, выдвинула ящик и достала оттуда диплом.

– Только у него не совсем приличный вид, – сказала она смущенно.

Иенсен развернул диплом. Кто‑то умудрился снабдить золотой текст красными восклицательными знаками. На первой странице красовалось несколько ругательств – тоже красных.

– Я понимала, что это нехорошо, но я так рассвирепела… Смех да и только. Я проработала там всего четырнадцать дней и за эти четырнадцать дней только и успела, что позволила три часа держать себя за ногу, один раз разделась догола, а потом надела пижаму.