Гас был обеспокоен, но не удивлен. Японец говорил об этом уже неделю или две — терроризируя австралийцев и калифорнийцев, которые не хотели пускать японцев на свою территорию, и приводя в замешательство Вильсона, которому и в голову не приходило, что американские негры ему равны. Но больше всего это выбило из колеи англичан с их недемократическим доминированием над сотнями миллионов людей разных рас: уж они-то совершенно не хотели, чтобы все эти люди считали себя не хуже своих белых господ.

Вновь заговорил Сесил.

— Увы, это очень спорный вопрос, — сказал он с неподдельной печалью в голосе, которой Гас почти поверил. — Вынесение его на обсуждение уже внесло разлад в наши ряды.

По столу пронесся шепот согласия.

— Может, вместо того чтобы задерживать утверждение проекта договора, — продолжил Сесил, — лучше на некоторое время отложить обсуждение, гм, расовой дискриминации.

Премьер-министр Греции сказал:

— Тема свободы вероисповедания — очень скользкая. Я предлагаю ее пока тоже лучше оставить.

— Мое правительство, — сказал делегат от Португалии, — никогда не подписывало договор, не затрагивающий вопроса отношений с Богом.

Сесил, человек глубоко религиозный, произнес:

— Возможно, на этот раз нам всем придется изменить нашим правилам.

Его слова были встречены легкими смешками, и Вильсон с очевидным облегчением сказал:

— Если на этот счет возражений нет, давайте двигаться дальше.

На следующий день, в пятницу, Вильсон направился в Министерство иностранных дел на Ке д’Орсе, где зачитал проект договора на пленарной сессии мирной конференции в знаменитой Часовой зале, под огромной люстрой, напоминающей сталактиты в арктической пещере. В тот же вечер он отбыл в Америку. А в субботу вечером Гас пошел на танцы.

С наступлением темноты Париж превращался в место всеобщих увеселений. Питание оставалось скудным, но спиртного, похоже, было предостаточно. Молодые люди в гостиницах оставляли свои двери открытыми, чтобы к ним в любое время могла зайти какая-нибудь медсестра из «Красного креста». Об общепринятой морали, кажется, на время забыли. Люди даже не пытались скрывать свои похождения. Женоподобные мужчины перестали принимать мужественный вид. Ресторан «Ля-рю» стал лесбийским. Утверждали, будто нехватка угля — миф, сочиненный французами, чтобы все отказались от мысли проводить ночи в одиночестве.

Все стоило дорого, но деньги у Гаса были. Также у него были и другие преимущества: он знал Париж и французский язык. Он ходил на скачки в Сен-Клу, в Опера на «Богему», на сомнительный мюзикл «Пхи-Пхи». Поскольку он был приближенным президента, его постоянно куда-нибудь приглашали.

Он обнаружил, что все больше и больше времени проводит с Розой Хеллмэн. Ему приходилось быть осторожным в разговорах с ней и говорить только то, что он не возражал бы увидеть напечатанным, но привычка к скрытности у него уже дошла до автоматизма. Немного людей он встречал умнее, чем она. Она ему нравилась, но не больше. Она всегда была готова пообедать или поужинать с ним, но какой репортер отказался бы от предложения, исходящего от помощника президента? Он не мог взять ее за руку или поцеловать, прощаясь — вдруг она подумала бы, что он использует преимущества своего положения.

Он встретился с ней в «Рице», на коктейле.

— А что значит «коктейль»? — спросила она, когда он ее приглашал.

— Крепкий напиток, разведенный, чтобы к нему относились с большим уважением.