— Лондонский журнал? Нет, а что?

— Похоже, ваша близкая подруга леди Мод вышла замуж за немца.

— О! Откуда они узнали?! — воскликнул Гас.

— Вы хотите сказать, что это для вас не новость?

— Я догадывался. Я встретил Вальтера в Берлине в шестнадцатом году, и он попросил меня передать Мод письмо. Я сделал вывод, что они или помолвлены, а может, и женаты.

— Какой же вы скрытный! Ни слова не сказали.

— Это была опасная тайна.

— Может, она и сейчас опасна. «Татлер» с ними мягко обошелся, но другие газеты могут отнестись иначе.

— Мод и раньше приходилось терпеть нападки прессы. Она крепкий орешек.

— Наверное, вы именно об этом секретничали в тот вечер, — смущенно сказала Роза, — когда я вас видела вдвоем?

— Она спрашивала, нет ли у меня новостей о Вальтере.

— Я вела себя глупо, мне показалось, вы флиртуете с ней.

— Я вас прощаю, но оставляю за собой право припомнить вам это в следующий раз, когда вы будете необоснованно меня упрекать. Можно задать вам вопрос?

— Конечно спрашивайте. О чем угодно.

— А на самом деле три вопроса…

— Звучит зловеще. Как в сказке. Если я отвечу неправильно, меня прогонят из дворца?

— Вы по-прежнему анархистка?

— А вам это неприятно?

— Я пытаюсь решить для себя, может ли политика нас поссорить.

— Все политические доктрины, начиная с доктрины о божественном происхождении королевской власти и заканчивая общественным договором Руссо, пытаются оправдать власть. Анархисты считают, что все эти теории ложны, следовательно, никакая форма власти не является законной.

— На практике это неприменимо.

— На деле все анархисты выступают против правительств, но очень различаются по своему представлению об устройстве общества.

— А у вас какое представление?

— Сейчас не такое ясное, как прежде. Работа с материалами по Белому дому позволила мне взглянуть на политику под другим углом.

— Думаю, вряд ли мы станем ссориться на эту тему.

— Хорошо. А каков следующий вопрос?

— Что у вас с глазом?

— Это с рождения. Можно было сделать операцию, открыть его. За веком нет ничего, кроме бесполезной ткани, но можно было бы вставить искусственный глаз. Однако тогда бы он не закрывался. Я решила, что меньшее из зол — оставить все как есть. Вам это неприятно?

Он остановился и повернулся к ней.

— Можно его поцеловать?

Помедлив, она ответила:

— Можно.

Он наклонился к ней и поцеловал сомкнутые веки как если бы поцеловал ее в щеку.

Она тихо сказала:

— Еще никто так не делал.

Он кивнул. Он понял, что это было своего рода табу.

— Почему вам захотелось это сделать?

— Потому что я люблю в вас все, и мне хотелось быть уверенным, что вы это знаете.

— О… — Она с минуту помолчала, и он понял, что она взволнована; но потом она усмехнулась и вернулась к легкомысленному тону, в котором предпочитала общаться.

— Ну, если у вас еще возникнет странная идея что-нибудь поцеловать, дайте мне знать.

Он не нашелся как ответить на это туманно-волнующее предложение и решил подумать об этом позже.

— У меня еще один вопрос.

— Я готова ответить.

— Четыре месяца назад я сказал, что люблю вас.

— Я не забыла.

— Но вы ничего не сказали о вашем отношении ко мне.