XI

Бенефис латинца

Лишь только преподаватель латинского языка вошел в класс, он сразу почуял собравшиеся над его головой тучи.

Данила Дмитриевич Собачкин — худой, желчный, с рыжими бачками в виде котлеток, с бегающими, подозрительно выискивающими что-то глазками, производил далеко не благоприятное впечатление всей своей почтенной особой.

Злополучная доска с карикатурой была повернута от кафедры с таким расчетом, что Шавка, сидя на своем обычном месте, никак бы не мог увидеть ее. Но зато, если бы латинист вздумал «низвергнуться», по выражению гимназистов, эффект мог бы получиться чрезвычайный.

— Что задано? — желчным, раздраженным голосом обратился он к классу.

Дежурный Бабаев, как бы нехотя, поднялся со своего места.

— Ода Горация, — произнес он.

— Которая?

— Тридцатая, из третьей книги. Monumentum.

— Прекрасно.

Шавка опустил глаза в записную книжку, где у него значились фамилии учеников в алфавитном порядке, и произнес в нос, растягивая слова:

— Ватрушин, переведите.

Злополучный Кисточка, растерянный, смущенный и близорукий, моргая своими милыми серыми глазами, вскочил со скамьи и произнес, запинаясь:

— Не готовил перевода, г. учитель.

— Как-с? — так и подскочил Собачкин на своем месте. — Как-с вы изволили сказать, господин Ватрушин?

— Не учил, говорю.

— А почему — с? Смею вас спросить, господин Ватрушин?

— У него сестра заболела, — выпалил вместо Ватрушина со своего места, мрачный Комаровский. — Всю ночь ей компрессы пришлось ставить…

— Но, сколько мне известно, у господина Ватрушина нет сестры. Он единственный сын, господин Ватрушин, — язвительно произнес Шавка и впился в Комаровского уничтожающим взглядом своих маленьких колючих глаз.

— Так что ж что единственный! — тем же мрачным тоном пробасил Комаровский. — Сестра родилась недавно… В воскресенье родилась.

— В воскресенье родилась, а в понедельник заболела… — съехидничал Шавка.

— Так что ж… Точно не могло этого быть… Эти новорожденные всегда болеют. Живот болел.

Класс фыркнул. Шавка «зашелся», как говорится, от злости.

— A у вас живот не болит, господин Комаровский? — произнес он, заметно сдерживаясь и злясь.

— Нет, не болит.

— Так переведите Горация.

Комаровский равнодушно дернул плечом и мешковато взял книгу.

В ту же минуту с первой скамьи поднялся Каменский. По лукавому и красивому лицу «тридцать три проказы» можно было угадать, что любимец класса готов выкинуть новое «коленце» в самом непродолжительном времени.

— Данила Дмитриевич! — прозвенел его звучный молодой голос. — Вы не именинник ли сегодня?

Латинист свирепо взглянул на юношу.

— Нет! — оборвал он сухо.

— И не рождение ваше?

— Нет.

— И не день ангела вашей супруги? — нå унимался шалун, в то время как класс буквально давился от смеха, готовый расфыркаться на всю гимназию.

— Что вам надо от меня? Чего вы привязались? — взвизгнул Собачкин… — Садитесь на место и оставьте меня в покое! Комаровский! Начинайте переводить.

— Я не учил Горация, Даниил Дмитриевич! — прогудел равнодушный бас последнего.

— Как не учили? — так и вскинулся на него латинист.