Эх, надо было видеть Степку! Он крался кошачьим шагом, прищурив рыжие глаза. Мы с Валеркой знали, и Сур знает, что Степка - настоящий храбрец, а что он бледнеет, так у него кожа виновата. На этом многие нарывались. Видят

    -  побледнел, и думают, что парень струсил, и попадают на его любимый удар - свинг слева.

    Значит, Степка, такой белый, что хоть считай все веснушки, и я - мы проползли последние два-три метра под еловыми лапами и заглянули на поляну.

    Солнца еще не было на поляне. Пробивались так, полосочки, и прежде всего я увидел, как в этих полосах начищенными монетами сияют ранние одуванчики. Две пары ног шагали прямо по одуванчикам.

    -  Ну вот, друг мой механик, - говорил Федя. - Видишь ли ты пень?

    -  Вижу. А чего?

    -  Да ничего. Замечательный пень, можешь мне поверить.

    -  Пе-ень? - спросил шофер. - Пень, значит… Так… Пень… - Он булькнул горлом и проревел: - Ты на него смотреть меня заманил… балалайка?

    -  А тише, - сказал Федя. - Тише, механик. Этого пенечка вчера не было. Се ля ви.

    -  «Ля ви»? - визгливо передразнил шофер. - Значит, я тебя довез. А кто твою балалайку обратно понесет? - заорал он, и я быстро подался вперед, чтобы видеть не только их ноги. - И кто тебя обратно понесет?

    Федя сиганул вбок, и между ним и шофером оказался тот самый пень. Шофер бросился на Федю. Нет, он хотел броситься, он пригнулся уже и вдруг охнул, поднял руки к груди и опустился в одуванчики. Все было так, как с двумя предыдущими людьми, только они удерживались на ногах, а этот упал.

    Впрочем, он тут же поднялся. Спокойно так поднялся и стал вертеть головой и оглядываться. И гитарист спокойно смотрел на него, придерживая свою гитару.

    Я толкнул локтем Степана. Он - меня. Мы старались не дышать.

    -  Это красивая местность, - проговорил шофер, как бы с трудом находя слова.

    Гитарист кивнул. Шофер тоже кивнул.

    -  Я - Угол третий. Ты - Треугольник тринадцать? - проговорил гитарист.

    Шофер тихо рассмеялся. Они и говорили очень тихо.

    -  Он самый, - сказал шофер. - Жолнин Петр Григорьевич.

    -  Знаю. И где живешь, знаю. Слушай, Треугольник… - Они снова заулыбались. - Слушай… Ты водитель. Поэтому план будет изменен. Я не успел доложить еще, но план будет изменен без сомнения…

    -  Развезти эти… ну, коробки, по всем объектам?

    -  Устанавливаю название: «посредник». План я предложу такой - отвезти «большой посредник» в центр города. Берешься?

    Шофер покачал головой. Поджал губы.

    -  Риск чрезвычайный… Доложи, Угол три. Я - как прикажут…

    Степка снова толкнул меня. Я прижимался к земле всем телом, так что хвоя исколола мне подбородок.

    -  Меня Федором зовут, - сказал гитарист. - Улица Восстания, пять, общежитие молокозавода. Киселев Федор Аристархович.

    Шофер ухмыльнулся и спросил было:

    -  Аристархович? - Но вдруг крякнул и закончил другим голосом: - Прости меня. Эта проклятая… ну как ее… рекуперация?

    -  Ассимиляция, - сказал гитарист. - Читать надо больше, пить меньше. Я докладываю. А ты поспи хоть десять минут.

    Они оба легли на землю.