Я прошептал:

    -  Нет, я прицеплюсь!

    Но спорить было поздно. Затрещали веточки у самой дороги. Первым показался Федя - красный, пыхтящий, он тащил что-то тяжелое на плече. За ним потянулось бревно - второй его конец тащил шофер. Он пыхтел и спотыкался. Медленно, с большой натугой, шофер и Федя перебрались через канаву. Вот так здорово - они тащили пень! Тот самый, о котором говорилось, что вчера его не было, с белой полосой от сколотой щепы - знаете, когда валят дерево, то не перепиливают до конца, оставляют краешек, и в этом месте обычно отщепывается кусок.

    Шофер открыл дверцу в заднем борту, и вдвоем они задвинули пень внутрь

    -  машина скрипнула и осела. Чересчур он оказался тяжелым, честное слово…

    Федя отряхнул рубаху. Гитара торчала за его спиной. Она была засунута грифом под брючный ремень, а тесьма куда-то подевалась. Я помнил, что утром тесьма была. Федя изогнулся и выдернул гитару из-под ремня, а шофер подал ему узелок, связанный из носового платка.

    Мне показалось, что в узелке должны быть конфеты, так с полкило.

    Тут же Федя проговорил:

    -  Конфет купить, вот что… В бумажках. - Он осторожно тряхнул узелок, шофер кивнул. - Лады, Петя. Я сяду в кузов.

    -  Незачем, - сказал шофер. - Садись в кабину.

    -  Мне бы надо быть с ними.

    -  Слушай, - сказал шофер, - эти вещи я знаю лучше, я водитель. Включу счетчик, поедем законно. Увидят, как ты вылезаешь из пустого кузова, будут подозрения. Поглядывай в заднее окно. Довезем!

    -  Ну хорошо. - Киселев прикоснулся к чему-то на груди, под рубахой. Наклонился, чтобы отряхнуть брюки, и на его шее мелькнула черная полоска. Что-то было подвешено у него под рубахой на тесьме от гитары…

    Они полезли в кабину.

    Я знал, что мы должны выскочить не раньше, чем машина тронется, потому что шоферы оглядываются налево, когда трогают. Я придержал Степку - он стряхнул мою руку. Федя в кабине спрашивал:

    -  Деньги у тебя найдутся внести в кассу? Я пустой.

    -  На-айдутся, какие тут деньги… Километров тридцать - трешник… Зачем они теперь, эти деньги?!

    Они вдруг засмеялись. Заржали так, что машину качнуло. Взревел двигатель, и прямо с места машина тронулась задом, с поворотом, наезжая на наш можжевельник. Мы раскатились в стороны.

    Голубой кузов просунулся в кусты - р-р-р-р! - машина рванулась вперед, и Степка прыгнул, как блоха, и уцепился за задний борт. Я чуть отстал, и этого хватило, чтобы Степка оттолкнул меня ногами, сшиб на землю и перевалился в кузов. И вот они укатили, а я остался.

    Пустое место

    Я не ушибся, мне просто стало скверно. Минуты две я валялся, где упал, а потом увидел перед своим носом Степкину авторучку, подобрал ее и поднялся. Пыль на дороге почти осела, только вдалеке еще клубилась над деревьями. Я постоял, посмотрел. Закуковала кукушка - близко, с надрывом:

    «Ку-ук! Ку-ук!…»

    Она громко прокричала двадцать два или двадцать три раза, смолкла, и тогда я побежал на еловую поляну. Мне надо было мчаться в город, и поднимать тревогу, а выручать Степку от этих людей - все я знал и понимал. Меня, как собаку поводком, волокло на полянку, я должен был посмотреть - тот пень или не тот. И я вылетел на это место и едва не заорал: пень исчез.

    И если бы только исчез!

    Он совершенно следа не оставил, земля кругом не была разрыта, никакой ямы, лишь в дерне несколько неглубоких вдавлин.