Примерно в пятнадцати футах от того места, где мы вошли, я обнаружил лестницу, ведущую на бак. Это было квадратное отверстие над моей головой, и я поднялся к нему. Мои пузыри поднялись вверх серебристой струйкой и побежали вдоль балок и настила. Лестница прогнила и рассыпалась от первого же прикосновения. Ее куски повисли у меня вокруг головы, когда я пробивался на нижнюю палубу.

Это был длинный и узкий проход, ведущий к каютам пассажиров и офицерской столовой. Теснота, а с ней и атмосфера клаустрофобии, сразу же дали нам представление о том, в каких ужасных условиях, по всей видимости, жила команда фрегата. Я рискнул тихонько прокрасться вдоль прохода, привлеченный дверьми по обеим его сторонам – они будто обещали мне всевозможные чудесные открытия. Я устоял перед соблазном и проплыл вдоль длинной палубы, пока она внезапно не уперлась в толстую деревянную перегородку.

Это, должно быть, была внешняя стенка колодца, ведущего в передний отсек трюма. В этом месте он проникал через палубу и шел дальше, прямо в брюхо корабля. Удовлетворенный достигнутым успехом, я осветил фонариком циферблат часов и с чувством вины обнаружил, что мы проработали лишние четыре минуты. Каждая минута приближала нас к смертельной опасности пустых емкостей и коротких декомпрессионных передышек.

Я схватил Шерри за руку и дал ей сигнал опасности, проведя ладонью у горла, указав на часы. Она мгновенно все поняла и покорно следовала за мной во время долгого медленного похода назад вдоль спасительного шнура. Я уже начинал ощущать плохую работу дыхательного клапана. Емкости были почти пусты, и воздух поступал будто с неохотой.

Мы вышли наружу, и я проверил, чтобы Шерри не отплывала от меня, пока я смотрел вверх. От того, что я там увидел, у меня перехватило в горле дыхание, а в животе появилось теплое маслянистое ощущение, что возникает при сильном испуге.

Омут Пушечного Пролома превратился в кровавую арену. Привлеченные тоннами мертвой рыбы, убитой взрывом, глубоководные акулы появились там целыми стаями. Запах крови и плоти, а также возбужденное движение собратьев, которым, казалось, они заражали друг друга, привели их в дикое кровожадное безумие пожирания всех и вся.

Я мигом втянул Шерри назад в люк. Из этого укрытия мы выглядывали вверх, где на фоне освещенной поверхности мелькали огромные стремительные силуэты. Среди косяков более мелких акул, там было не менее двух дюжин уродливых созданий, известных на острове как альбакорская акула. Это были бочкообразные крупные рыбины с тупыми рылами и будто в насмешке открытой пастью. Они крутились по омуту, образуя гигантскую карусель. Акулы помахивали хвостами и, открыв рот, автоматически заглатывали куски кровавого мяса. Я знал, что это глупые, жадные животные, которых легко отпугнуть, если только они не впали в безумие пожирания. Но сейчас, придя в возбуждение, они стали опасны. И все же, я рискнул бы подниматься вверх, делая остановки для декомпрессии, если бы дело было только в них.

Меня привели в ужас два других извивающихся силуэта, которые в безумии кружились по омуту, двигаясь при помощи мощного, раздвоенного, будто у ласточки, хвоста. Они изгибались так, что почти касались его носом, а затем устремлялись вперед с силой и красотой парящего орла. Когда один из них остановился, чтобы проглотить добычу, он открыл похожий на полумесяц рот, обнажая несколько рядов зубов, торчащих как иглы дикобраза, и бросился вперед.

Эта была пара, каждый в длину от кончика носа до хвоста около двенадцати футов, с сильным торчащим спинным плавником, длиной с человеческую руку. Спины у них были темно-синие, а животы ослепительно белые, кончики хвостов и плавников окрашены в черный цвет. Такие могли за один раз перекусить человека пополам и не подавившись проглотить куски.

Один из них заметил нас, сидящих, съежившись, в люке, резко развернулся и нырнул, застыв всего в нескольких футах над нами.