Тереза смахнула волосы со лба девочки.

— Душенька, я понимаю, что тебе сейчас грустно. Но ты не должна бояться. Я постараюсь, чтобы все было хорошо.

Елена пристально смотрела на мать, словно совершая внутреннее усилие, чтобы поверить ее словам.

Подошла Роза и, коснувшись ее плеча, сказала:

— Пойдем наверх, моя кроха, в старую мамину комнату. Я приготовила тебе альбом для раскрашивания. Раскрась для меня какую-нибудь картинку, а я повешу ее на холодильник.

Елена колебалась в нерешительности. Наконец, отдав предпочтение миру детства, отправилась с Розой искать свои карандаши.

Терри сидела на диване, взгляд ее рассеянно скользил по старому дому, где она выросла. Небольшая квадратная гостиная с низком потолком; еще меньше была столовая, где Тереза и ее младшие сестры обычно сидели и разговаривали с матерью, украдкой наблюдая за тем, чем был занят отец; в глубине темная лестница, ведущая в спальные комнаты. Все было прежним и в то же время другим. После смерти отца Терри и Роза перекрасили стены в доме. Они не обсуждали, зачем это делают, — они вообще избегали говорить об отце. Просто выбрали краску бледно-желтого цвета, который терпеть не мог Рамон Перальта.

Были и другие перемены. Из дома исчезли вещи отца: католическое распятие, семейная фотография, которую он заказал как-то в период просветления между запоями. На снимке Рамон (с натянутой улыбкой, в новом костюме, который никогда больше не надевал) был запечатлен в кругу жены и дочерей. Отец повесил фотографию на стену, как будто втайне надеялся, что эта картинная идиллия станет реальностью. Терри сама сняла ее и молча протянула матери. Больше этого снимка она не видела.

Прошло уже шестнадцать лет, как отца не стало. И все же, попадая в этот дом, Тереза всегда испытывала безотчетный, как в детстве, страх — не совершила ли она нечто такое, что могло бы прогневать его? Казалось, сама тишина напоминает ей о временах, когда она не могла пригласить домой школьных друзей, когда о некоторых вещах они с сестрами не смели упоминать за пределами дома (например, о звонких оплеухах, которые отец отпускал их матери).

От размышлений Терри отвлек звук шагов по лестнице.

Роза прошла через гостиную и присела рядом с дочерью, скрестив руки на груди. Терри подумала, что в какой-то период ее мать утратила привычку улыбаться: ее лицо было проникнуто печалью, напоминая полотна Веласкеса. Но, к счастью, она сохранила живое чувство юмора и оставалась привлекательной женщиной с завораживающим взглядом зеленовато-карих глаз, мягким очертанием рта и правильным овалом лица. Терри знала, что она похожа на свою мать, хотя никогда не считала себя такой же красивой. И сейчас, как всегда, иссиня-черные волосы Розы были гладко зачесаны назад, аккуратно нанесен макияж. Она тщательно следила за собой, это поднимало ее в собственных глазах.

На лице матери застыло скорбно-вопросительное выражение. Она не спускала глаз с дочери.

— Я не могу вернуться к нему, — произнесла Терри.

— Нет? — Возможно, потому, что английский не был для нее родным языком, Роза выговаривала слова отчетливо, следя за правильностью своей речи и произношения (что никогда не было свойственно ни Терри, ни Елене). — Все действительно обстоит настолько плохо?

— По-моему, да. — Тереза старалась найти нужные слова. — Возможно, он еще хуже, чем я о нем думаю, просто я этого никогда по-настоящему не понимала.

У Розы был неестественно застывший взгляд. Терри почувствовала, что в этот момент они обе подумали об отце. В следующую секунду мать неожиданно задала вопрос, который своей прямотой поставил ее в тупик:

— Не понимала до сегодняшнего дня?

Было совершенно очевидно, что подразумевала Роза.