Но тут у Сулеймана в кармане завибрировал мобильник. Сулейман вспомнил, что через двадцать минут ему нужно быть на тренировке. Это была последняя тренировка перед игрой, и опоздать, а тем более не прийти Сулейман не имел права.

Он извинился перед присутствующими, поклонился учителю и, стараясь ступать как можно тише, ретировался в прихожую. Здесь его поджидала Диля.

— Уходишь? — сурово спросила она.

— Да. Я не могу пропустить эту тренировку.

— Что ж, иди. Но никогда не забывай об этой встрече. Увидеть такого человека — большое счастье. Поблагодари за него Аллаха.

Сулейман пообещал поблагодарить, обулся, накинул куртку и, махнув Диле напоследок рукой, вышел из квартиры.

7

Лучше бы он опоздал на эту тренировку. Или не ходил бы на нее вовсе. Удар бутсы Патрика пришелся ему в центр голени. Табеев не слышал хруста сломанной кости, он просто почувствовал боль — острую, ни с чем не сравнимую. Голоса ребят и крики тренера слились в один тягостный гул. Сулейман упал на траву, желтая пелена повисла у него перед глазами, голова закружилась, но сознание он не потерял.

— Черт! — стонал он. — Черт бы тебя побрал, сволочь!

— Sorry! — жалобно причитал рядом с ним Патрик. — So sorry!

— Шайзе! — орал подбежавший тренер. — Швайн!

Сулейману было все равно, что они кричат. Он понимал только одно — играть завтра ему не придется. В сердце засела тупая заноза. По грязным щекам потекли слезы обиды.

— Ладно, — тихо и хрипло проговорил Сулейман. — Никто не виноват… Я сам… сам подставился. Правда, тренер. Не надо кричать.

Потом была долгая, невыносимо долгая дорога до больницы, люди в белых халатах, бегающие вокруг кушетки, на которой лежал Сулейман, обезболивающий укол, рентген, гипс. И, наконец, слова тренера, сказанные на плохом русском:

— Нет игра, Сулейман. Нет. Ты и игра — нет.

— Сам знаю, что нет, — хмуро отозвался Сулейман.

Тренер, силясь придать своему озлобленному лицу мягкое выражение, ободряюще похлопал его по плечу и вышел из палаты, не говоря больше ни слова.

Потом Сулейман лежал в своей квартире и смотрел в потолок. Рядом суетилась нанятая клубом сиделка — седовласая, сгорбленная фрау со смешной фамилией Кайденрайх. Она трясла перед носом у Сулеймана уткой и что-то лепетала по-немецки.

Вечером никто из клубных друзей к нему не пришел. Лишь Патрик позвонил и в очередной раз слезным голосом попросил прощения.

— И'к а11 га1§Ь1, — сказал ему Сулейман. — Гт Ппе. — И положил трубку.

Сулейман лежал в кровати и смотрел в потолок, пока не стемнело. А когда стемнело, в дверь позвонили. Фрау Кайденрайх, дремавшая на стуле с вязаньем в руках, вздрогнула и захлопала сонными глазами. Звонок повторился. Фрау Кайденрайх вскочила со стула, бросив свое вязанье, и, суетливо одернув фартук, побежала в прихожую открывать.

— Скверно получилось, — сказал Марат, окинув Сулеймана нахмуренным взглядом.

— Да уж, хорошего мало.

— Но футбол — это не главное и не лучшее, что есть в жизни.

— Правда? — ухмыльнулся Сулейман. — Вообще-то для кого как. Для тебя, может, и не главное, а для меня…

— Ладно-ладно. — Марат предостерегающе поднял ладонь. — Я не хочу с тобой спорить, Сулейман. Поверь мне, я понимаю, как ты себя сейчас чувствуешь.

— Откуда? Ты что, футболист?

— Я твой друг, — с укором сказал Марат.