— Он дал мне память в виде мыши. Знаешь, кровь Стаи — странная штука. Обычно наши клетки подделываются под человеческое тело. Вот здесь, — он показал на свою руку, — они изображают кожу, поры и волосы. Но если мне отрежут руку, клетки в таком виде не выживут: им нужен кислород и питательные вещества. Поэтому они... «советуются», выбирают новую форму и принимают ее в зависимости от размера. Если клеток немного, они становятся мышью...

— Если побольше, скажем, печень, сердце или мозг, они могут стать хорьком.

Укия кивнул.

— Это должно быть что-то, с чем мы сталкивались, с чем знакомы на генетическом уровне. Дженет Хейз держала хорьков, поэтому ее клетки в них и превратились. Но клеткам не нравится отделяться: мышь легче убить, чем человека. Память хочет воссоединиться с остальным телом.

— Поэтому мышь из Шенли-парка была так дружелюбна и при первой возможности нырнула назад. Но почему ты называешь их памятью?

Укия вздохнул, потер лицо. Вопросы Макса вызывали в его мозгу мгновенные развернутые ответы. Было так странно знать что-то, не узнавая! Объяснять было еще хуже: он не мог повторить тех объяснений, которые давали ему.

— Память у нас генетическая, и это хорошо, потому что клетки все время двигаются: то, что сегодня было клеткой мозга, завтра станет сердечной клеткой, если мне выстрелят в грудь. Впрочем, мозговые клетки человека — тоже вещь изменчивая. Ренни дал мне достаточно генетического материала, чтобы моя иммунная система могла сразиться и побороть его, но часть я смог воспринять. Мышь — это вирусная ДНК, и она не хотела переходить ко мне. В моей биологической системе случилась маленькая война, но мы заключили перемирие, и теперь к моей ДНК прикреплена память Стаи.

— Ну ладно. А если память генетическая, как же ты забыл о бое с Хейз?

— Чтобы закодировать память на генетическом уровне, нужно несколько часов. Информация собирается в кровотоке, и кровяные клетки кодируют и распространяют ее, так что во всех клетках оказывается одинаковая информация. Если тебя ранили, неизвестно заранее, что ты потеряешь и что вспомнишь, если сможешь собрать кровь в виде мыши. В Шенли-парке случилось именно это. Я вспомнил много из того, что потерял, но забыл детали, и все кажется слегка смазанным. Часть клеток наверняка умерла, не выдержав пребывания вне тела.

— Теперь у тебя есть все воспоминания Ренни Шоу?

— И Койота, который изменил Ренни, и отца, который заразил Койота, и отца моего отца.

Века воспоминаний готовы были прорваться в сознание, темные века: ни намека на эмоции, а мысли — только о еде и размножении. Жизнь Койота, когда он был волком, было легче понять, чем ранние поколения Онтонгардов. Такое ощущение, словно общаешься с разумной ряской, слышишь, как она думает, растет, распространяется по всей доступной поверхности.

— Ты в порядке?

— Наверно, да. Онтонгарды прибыли на Землю, чтобы вытеснить всю местную жизнь. Мой отец, Прайм, оказался мутантом: он обладал собственной волей и сознанием. Он организовал диверсию на главном корабле, а потом вместе с другим их представителем, Гексом, отправился на Землю в разведывательном корабле; его он пытался остановить, но не смог. Они приземлились в Орегоне несколько сотен лет назад, тогда там не было никого, кроме индейцев, вооруженных луками и стрелами. Техники, оставшейся на разведывательном корабле, было достаточно, чтобы просто выжечь планету, и Прайм уничтожил его. Гекс понял, что он задумал, и убил его, но перед этим отец в отчаянии инфицировал Койота, чтобы тот продолжил его битву.

— Должен кое-что признать. — Макс налил стакан молока себе, потом — Укии, добавив туда шоколадного сиропа. — В это почти невозможно поверить.

— На бытовом уровне — можно.

Юноша глядел на молоко.