– Два очка, – сказала она, обходя стол. – До завтра, Юз.

– Пока, – ответил я, а она взяла Фила за руку, и они двинулись к двери.

На пороге он обернулся, не выпуская ее руки, и с улыбкой поглядел на меня.

Я послал ему воздушный поцелуй.

Я слышал, как гулко гремят у них под ногами узкие ступеньки винтовой лестницы. Ван Моррисон наконец заткнулся, и в наступившей тишине на меня повеяло тоской и унынием. Я пересел в кресло Энджи, выглянул в окно и увидел их внизу. Фил садился в машину. Энджи, стоя у правой дверцы, держалась за ручку. Голова ее была опущена, и мне показалось, что она делает над собой усилие, чтобы не посмотреть вверх. Фил открыл ей дверцу, она села, и через миг автомобиль влился в густой поток других машин.

Я взглянул на магнитофон и на разбросанные вокруг него кассеты. Надо бы вытащить Моррисона и поставить что‑нибудь другое. Дир Стрэйтс? Или лучше «роллингов»? Нет, Джейн Аддиктон. Нет? Ну, тогда что‑нибудь из совсем другой оперы. Лэдисмит‑Блек‑Мамбасо или «Чифтэйнс». Я раздумывал, кого мне послушать, чтобы улучшить настроение. Я раздумывал, не взять ли мне этот кассетник и не запустить ли им через всю комнату туда, где пять минут назад стоял Фил. Где он, по‑прежнему не выпуская руку Энджи, с улыбкой обернулся ко мне.

Но я не стал этого делать. Пройдет.

Все проходит. Рано или поздно все проходит.

Глава 5

Минут через пять и я вышел из церкви. Что мне там было делать? Я прошагал через пустой школьный двор, пиная носком башмака жестянку из‑под пива, пролез через дыру в проволочной ограде и пересек проспект по направлению к дому. Я живу прямо напротив церкви, в сине‑белом «трехпалубнике», по счастливой случайности избежавшем Божьей кары в виде алюминиевой обшивки, настигшей всех его соседей. Мой хозяин – старый венгр‑крестьянин, и, чтобы научиться выговаривать его фамилию, мне потребовался год. День‑деньской он мельтешит во дворе и за те пять лет, что я живу у него, сказал мне слов двести пятьдесят. Причем одних и тех же, а особенно часто повторяются два слова: «Когда заплатишь?» Старый сквалыга.

Я прошествовал к себе на третий этаж, сбросил с кофейного столика кипу поджидавших меня счетов. Поклонницы не караулили меня ни у двери, ни за дверью, зато на автоответчике было семь сообщений.

Три оставила Джина‑Джакузи, и фоном служили сопение и топот, доносившиеся из студии аэробики, где она работает. Понятно – попрыгаешь, взмокнешь, тут и страсть всколыхнется.

Одно было от моей сестры Эрин из Сиэтла: «Малыш, у тебя ничего не стряслось?» Даже когда у меня будут вставные челюсти и лицо как печеное яблоко, Эрин не перестанет называть меня малышом. Еще одно оставил Бубба Роговски, осведомляясь, не хочу ли я покатать шары под пиво. Голос был пьяный, и это значило, что сегодня вечером кому‑то будет устроено кровопускание. Я проигнорировал призыв. Еще кто‑то – скорей всего Лорен – обещал мне много всяких неприятностей, и в этих обещаниях фигурировали ржавые ножницы и мои детородные органы. Я начал было вспоминать нашу последнюю встречу, чтобы сообразить, заслуживало ли мое поведение столь крайних мер, но тут в комнату вплыл голос Малкерна, и мне стало не до Лорен.

– Пат, старина, говорит Стерлинг Малкерн. Я понимаю, ты дома не сидишь, а зарабатываешь деньги, и это правильно, но не читал ли ты сегодняшнюю «Триб»? Этот милый мальчуган Ричи Колган опять вцепился мне в глотку. С него сталось бы обвинить и твоего отца – тот, мол, сам устраивал пожары, чтобы потом тушить их. Сущая чума этот Колган. Вот я и думаю: не мог бы ты, Пат, встретиться с ним и попросить – пусть хоть ненадолго оставит старика в покое? Но это так – мысли вслух.