– Но жить‑то чем‑то надо?! Бегемоты, притворяющиеся китами, будут загарпунены.

Держу пари, это изречение висело у него над столом.

– Скажи, пожалуйста, – спросил я, – какой самый важный законопроект рассматривался на этой сессии нашего сената?

– Самый важный... – раздумывая, протянул Ричи. – Нет вопроса – законопроект о борьбе с уличным терроризмом.

На школьном дворе снова началось шевеление.

– Да?

– Да. Если он пройдет, все шайки автоматически становятся «уличными террористическими организациями», то есть любого хулигана можно закатать за решетку просто потому, что он член шайки. Проще говоря...

– Вот‑вот, говори попроще, и я буду понимать лучше.

– Постараюсь. Так вот, проще говоря, шайки будут рассматриваться как военизированные формирования, чьи интересы входят в прямое противоречие с интересами штата, и следовательно – как вражеская армия, вторгшаяся на нашу территорию. Каждый, кто носит какие‑либо знаки отличия, свидетельствующие о его принадлежности к банде, – пусть даже бейсболки с надписью «Рэйдеры», – совершает измену. И прямиком отправляется в тюрьму.

– И что же, примут этот законопроект?

– Скорей всего. Очень большая вероятность, если учесть, до какой степени люди мечтают избавиться от уличной шпаны.

– Ну?

– Вот тебе и «ну»: через полгода он обретет силу закона. Одно дело разглагольствовать: мы, мол, объявляем смертельную войну уличной преступности, каленым железом выжжем, поганой метлой выметем всякую нечисть из нашего города, и плевать нам на гражданские права. И совсем другое – когда все это будет происходить в действительности. Это уже довольно близко к фашизму. Роксбэри и Дорчестер превратятся в зону военных действий, и над головой будут день и ночь сновать вертолеты... А почему тебя это так интересует?

Я мысленно попытался представить, что может быть общего у Малкерна, Полсона или Вернана со всем этим, – и у меня ничего не получилось. Малкерн, дорожа репутацией первого сенатского либерала, никогда в жизни открыто не поддержит ничего в этом роде. С другой стороны, Малкерн как прагматик не станет защищать уличную преступность. Гораздо вероятней, что, когда будет рассматриваться этот билль, он просто возьмет отпуск на недельку.

– Когда планируется рассмотрение?

– В следующий понедельник, третьего июля.

– Больше ничего судьбоносного?

– Да нет, вроде ничего. Еще проведут закон «Семь лет без взаимности».

Об этом я слышал. Семь лет тюрьмы всякому, уличенному в попытках растления малолетних. И никаких условно‑досрочных, никаких поручительств, «честных слов» или залогов. Плохо лишь, что не пожизненное, которое приговоренный должен будет отбывать среди широких масс заключенных, таким образом регулярно получая назад то, что любил отдавать.

– Чем вызван столь живой интерес, Патрик? – снова спросил Ричи.

В памяти прокрутилось оставленное Малкерном сообщение, и на кратчайший миг я задумался – не сказать ли об этом Ричи. Будешь знать, Малкерн, как обращаться ко мне с просьбами немного приструнить ретивого журналиста. Но я не сомневался: Ричи без вариантов вставит это в свою следующую колонку и попросит набрать жирным шрифтом, а после того как я, выражаясь высоким стилем, подложу сенатору такую свинью, лучше всего мне будет сесть в ванну и вскрыть себе вены.

– Да раскручиваю я тут одно дельце, – ответил я. – Очень конфиденциальное.

– Когда‑нибудь расскажешь.

– Когда‑нибудь расскажу.