«Адмирал Хорнблязер» (всё, что от него осталось) так и ушёл на дно – под тридцать градусов к горизонту, без единого торпедного попадания… и без единого заметного выжившего на грязной морской глади в пятнах мазута и лужицах дымящейся огненной смеси.

Далеко внизу, зарывшись носом в океан, покачивался на волнах без хода и вроде бы даже совершенно раздумал тонуть искалеченный «МакКейн». Самолёты, один за другим, в плавном вираже набирали высоту – виток за витком.

– Командир. – Церес Формайл отключила связь, чтобы её слышала только напарница, и несмело обратилась к Газели: – Направленная моргалка с «Блискавицы». Только нам. «МГ-ГС: 225». И на повтор.

Газель Стиллман издала звук провалившегося в щель между стеной и диваном котёнка, но всё же нашла в себе достаточно сил, чтобы качнуть в ответ крыльями. Моргалка погасла.

– Командир? – Церес Формайл почувствовала, что пилоту не так-то легко удерживать самолёт на курсе. – Что-то случилось?

– Я… – выдавила Газель. – Я тебе потом расскажу. Наверное… Вот помирать лягу от старости – и сразу же расскажу!

Последняя интерлюдия

База Четвёртого Имперского глубинного флота «Разящая сталь», остров Удот, лагуна атолла Фийчуук

Бело-жёлтый «парадный» лимузин от поставщика двора его императорского величества мастера Команосукэ Утиямы офицеры штаба – да и сам адмирал – без всякой должной почтительности обычно именовали «великим имперским рыдваном». Действительно, здоровенная прямоугольная кабина заставляла вспомнить старинные кареты. Скорость же передвижения наводила на мысль, что восьмицилиндровый мотор – это, конечно, хорошо, но восьмёрка лошадей могла бы тянуть данное чудо техники даже чуть быстрее…

Не удивительно, что адмирал Берсень предпочитал использовать для поездок либо трофейный «Джурай-Эсквайр», либо амфибийный «сапожок», тем более что оправляться в дальние поездки на Удоте было некуда. Однако сейчас мероприятие предстояло насквозь официальное и даже странным образом совмещавшее строжайшую секретность с присутствием нескольких «прилипал» от комиссариата, считай, от министерства пропаганды. А значит, надо соответствовать – с этих дармоедов станется кинохронику начать снимать, и спаси духи предков, если в кадр чего лишнее попадёт.

Все это адмирал прекрасно знал, но все равно злился. Знание не могло компенсировать отсутствие в рыдване кондиционера, без которого и встроенный бар был не в радость: надраться все равно нельзя, речь еще толкать, а прихлёбывать пиво – теплое! чтоб его морские демоны изблевали! опять забыли лёд положить! – ни малейшей тени удовольствия не доставляло.

И наружу не высунуться – там еще хуже. Хоть и вечер уже, солнце почти зашло…

Словно чтобы окончательно утвердить адмирала в последней мысли, дверца распахнулась, и в салон рыдвана вместе с жарким и влажным воздухом просочился адъютант.

– Последняя сводка от летунов, Арнольд Павлович. Вы приказали, чтобы сразу к вам на стол, но…

– Ты стол тут видишь, Николай? – выразительно развел руками адмирал. – Вот и я не вижу. Ладно… буквами скажи, что там.

– Заявили еще пять потопленных транспортов.

– Наших подранков добирают, – недовольно проворчал Берсень. – На конвой-то с прикрытием лезть больно, а вот недобитков одиночных топить – совсем другой расклад. Ладно… скоро там герой наш? Сил уже нет в этой жестянке париться.

– Передавали «на подходе!».

– Они уже полчаса как «на подходе!».