— Он был знаком с господином Гольдбергом и господином Шнайдером? — поинтересовалась Пия.

— Конечно, — кивнул Зигберт Кальтензее. — Он хорошо знал обоих.

— Вы допускаете, что он мог просить у них денег?

Фрау Кальтензее скривила лицо, будто эта мысль была ей в высшей степени неприятна.

— Я знаю, что в прошлом он регулярно одалживал у них деньги, — Зигберт засмеялся, точнее, просто фыркнул без привычной веселости. — Для него действительно нет никаких преград.

— Ах, Зигберт, ты несправедлив. — Вера покачала головой. — Я упрекаю себя в том, что послушала тебя. Я бы взяла на себя ответственность, и Роберт находился бы рядом со мной. Тогда бы ему не пришли в голову эти глупые мысли.

— Мы говорили уже об этом тысячу раз, мама, — терпеливо сказал Зигберт. — Роберту сорок четыре года. Сколько бы ты еще могла покровительствовать ему? Он ведь вообще не хотел от тебя никакой помощи, ему нужны были только твои деньги.

— К каким же глупым мыслям пришел Роберт? — спросил Боденштайн, прежде чем мать и сын Кальтензее погрузились в дискуссию, которую они и без того, видимо, часто вели.

Вера натянуто улыбнулась.

— Вы ведь знаете его дела, — сказала она. — При этом Роберт по своей натуре не злой. Он просто очень доверчив и то и дело наталкивается на лживых людей.

Пия видела, как Зигберт при этих словах в безмолвном смирении поднял брови. Он думал то же, что и она. Точно такую же фразу сама Пия постоянно слышала от родственников многих преступников. Если сын, дочь, супруг или партнер становились на кривую дорожку, виноват в этом всегда был кто-то другой. Так легко было списать ответственность на чье-то негативное влияние, чтобы оправдать собственные неудачи. Вера Кальтензее не была исключением.

Боденштайн попросил ее позвонить ему, если Роберт Ватковяк даст о себе знать.

Роберт Ватковяк был в плохом настроении. Он шел по асфальтированной пешеходной дороге из Келькхайма в Фишбах, тихо ругаясь про себя и одаривая Германа Шнайдера всеми проклятьями, какие только знал. Больше всего он злился на то, что позволил этому старому подлецу обставить себя. Чеки ведь равнозначны наличным деньгам, сказал тот и с сожалением продемонстрировал ему свое пустое портмоне. Черта с два! Эти идиоты в банке устроили целую суматоху и стали названивать, наверное, фараонам. И тогда Роберт предпочел исчезнуть. Но теперь у него не было ни мобильника, ни достаточного количества бабок на автобус, и он был вынужден тащиться пешком! Полтора часа тому назад он просто сбежал, не думая о том, куда именно. Страх, который он испытал сегодняшним утром, когда фараоны появились у Мони, его отрезвил, а пеший марш на свежем воздухе придал мыслям ясности в отношении его положения: он дошел до предела. Он был голоден, хотел пить, и у него не было крыши над головой. У Курти лучше не появляться, его бабка уже множество раз поносила его и вышвыривала вон, а других друзей у Роберта больше не было.

Единственная возможность, которая у него еще была, — это Вера. Он должен найти возможность, чтобы поговорить с ней наедине. Как проникнуть незамеченным в Мюленхоф, Роберт знал, и ему был знаком каждый сантиметр дома. Когда он окажется перед ней, он сможет совершенно объективно объяснить ей, как плохи его дела. Может быть, она даст ему что-нибудь добровольно. А если нет, то он достанет пистолет и приставит его к ее голове.