― Спасибо доктор, состояние устойчиво. В голос Барона вновь просочилась его давняя раздражительность. ― Разве тебе не полагается знать о всяких там повязках?

― Еще мгновение и я ее наложу. Но прежде, дай мне твою банку с чесноком.

Байрон извлек банку и протянул ему, и Кроуфорд открыл ее, зачерпнул пальцами как можно больше чесночного крошева и бросил его на мостовую. Затем он приставил банку к шее Байрона.  ― Мне только нужно немного твоей крови.

На мгновение показалось, что Байрон собирается возразить ― затем он просто слабо кивнул, задрал подбородок и отвернулся, чтобы Кроуфорд мог держать банку под укусом.

Когда банка наполовину наполнилась, Кроуфорд закрыл ее и принялся бинтовать шею Байрона.

― Когда я выпью эту кровь, ― начал он.

― Выпьешь?! ― воскликнул Байрон. ― Ты слишком засиделся в том притоне нефандо!

― Напротив, в самый раз. Помню, я размышлял о том, что когда эти люди выпивали мою кровь, я был способен смотреть их глазами, видеть себя висящим на кресте, правда смутно и урывками, с другого конца комнаты. А когда я выпил кровь Шелли…

Байрон подавил рвотный позыв. ― Ты и впрямь неффер, Айкмэн.

― Когда я выпил кровь Шелли, ― спокойно продолжил Кроуфорд, ― я был способен видеть и чувствовать все, что он делал, я был даже способен обращаться к нему, общаться с ним.

Байрон невольно заинтересовался. ― Правда? Как знать, может быть, что-то подобное послужило основанием для христианского причастия.

Кроуфорд в нетерпении закатил глаза. ― Возможно. И, когда я выпью твою кровь, я почти уверен, что смогу до известной степени быть тобой, а ты будешь мной. Так что ты узнаешь, когда я туда доберусь и буду готов начать. А теперь слушай, я пролью все, что не выпью, и Лорд Грэй, вне всяких сомнений, примчится в Венецию тебе на помощь, также как и моя ламия устремилась туда, где я пролил свою кровь и кровь Шелли. Единственное, удели этому особое внимание, в тот момент, когда я буду это делать, он не должен видеть тебя где-нибудь еще или одурачить его не удастся. Шелли сделал себя невидимым для своей сестры-близнеца, находясь на лодке ― морская вода, верно? Так что позаботься, чтобы Флетчер или Трелони, или кто-нибудь еще доставил ванну с морской водой в твою комнату, и залезай в нее, как только я выпью твою кровь в Венеции.

Они направились к дороге над домом, на которой Трелони оставил карету. Байрон держал факел, а Кроуфорд полу нес, полу тащил бесчувственное тело Джозефины, и всего лишь за несколько минут они ухитрились обогнуть дом.

Протянувшийся за домом путь вверх по склону был намного труднее; каждые несколько футов крутого подъема Байрону приходилось опускаться на землю, некоторое время жадно ловя сбившееся дыхание, а Кроуфорд, к своему невыразимому стыду, обнаружил, что единственным способом, которым он мог поднимать Джозефину, было обвязать вокруг ее лодыжек еще одну длинную веревку, обернуть ее вокруг расположенного выше ствола, а затем навалиться на свободный конец, так что его вес тащил ее в обратном направлении вверх по слону; и, хотя это задерживало их еще больше, он не мог удержаться от того, чтобы то и дело подбираться к ней и одергивать ее юбку обратно к коленям.

Его сердце тревожно колотилось и не только от физических усилий; ему продолжало мерещиться, что он слышит шепот Полидори, доносящийся сквозь грохот прибоя и шелест ветвей, и шарканье, оскальзывание и тяжелое дыхание, сопровождающие его подъем, и во время одной из остановок на отдых ему почудился тихий смех за границами очерченного факелом круга.

Наконец, он доставил Джозефину наверх и, дотащив до кареты, поднял и уложил ее внутрь. Байрон последовал за ней, а Кроуфорд устало взобрался на козлы, вместе с факелом, который он воткнул в скобу багажного ограждения. Две лошади, впряженные в экипаж, казалось, сгорали от нетерпения отправиться в путь.