Перевернутое лицо статуи удивленно глянуло на него, каменный рот раскрылся и что-то гортанно прокаркал по-немецки.  

Кроуфорд не разобрал, что она сказала, да и знать этого не хотел; он надавил сильнее, не обращая внимания на крики Вернера и боль в левой руке, втиснутой под голову статуи…

…И кончик ножа отломился. Кроуфорд успел отдернуть руку, и зазубренный конец ножа лишь слегка порезал незащищённую брюшную полость.

Статуя застыла, успокоенная eisener-breche торчащим из ее горла. Ее рот был все еще распахнут в немом вопле.

Кроуфорд отложил сломанный нож и снова принялся тянуть каменную голову. Свободной рукой он пытался не дать закрыться рассеченным тканям Вернера.

Старик был без сознания, но все еще дышал, и Кроуфорд знал, что если его пульс начнет слабеть, Джозефина ему об это скажет.

Он чувствовал, как уходят его собственные силы, и, процедив проклятье, напрягся, а затем что было сил рванул статую ― мгновение спустя он полетел на пол, сжимая в руке ужасное каменное существо.

Комната заходила ходуном, хрустальные люстры закачались, и он услышал доносящийся с улицы гул, словно саму Венецию сотрясали спазмы землетрясения.

Джозефина тоже упала, ее глаза были зажмурены от боли, а окровавленные руки обхватили живот. Кроуфорд подумал, что близнец нефелим умирает внутри нее.

Он отшвырнул статую и, бросив тревожный взгляд на потолок, прыгнул обратно к своему пациенту.

Когда Джозефина упала, кровь вновь брызнула из разорванной вены, но он обнаружил ее и зажал отверстие. Дыхание Вернера было учащенным, но ровным и глубоким, и Кроуфорд, левая рука которого была погружена брюшную полость древнего человека, позволил себе на мгновение расслабиться.

Джозефина медленно села и осторожно опустила руки, словно быстрое движение могло вернуть боль обратно.

Кроуфорд к тому времени начал свободной рукой вытирать кровь с краев зияющей раны Вернера, но он улучил мгновение и глянул на Джозефину. ― Ты в порядке? ― спросил он.

― Я… думаю да, ― ответила она, снова вставая возле него.

― Приготовь нить для сшивания, ― сказал он, и Джозефина подняла одну из длинных нитей, на которые они разорвали ленты с его лодыжек.

Он взял протянутую нить, и после того, как кончиком сломанного ножа освободил вену от окружающих ее тканей, одной рукой перевязал разорванный сосуд между местом, где он был поврежден и местом, где его сдавливали большой и указательный палец его левой руки.

Он позволил напряженным пальцам расслабиться ― вена возле узла раздулась, но узел держал крепко. Если кровь и просачивалась через узел, то делала это очень медленно.

Он переключил внимание на разрез, который предстояло зашить.

― Джозефина, ― задумчиво сказал он, протягивая ей сломанный нож, ― не могла бы ты отломать каблук от твоей туфли? А затем с помощью ножа вытащить один из гвоздей?

Джозефина взглянула на свои туфли, затем на нож. ― Хорошо.

Не прошло и минуты, как она протянула ему гвоздь, и он принялся за работу.

Кроуфорд осторожно использовал кончик сапожного гвоздя чтобы проколоть отверстия в краях рассеченных тканей, отчаянно замирая от каждого порывистого вдоха и выдоха старика ― затем он взял из рук Джозефины еще одну ленту, обсосал один ее конец, чтобы придать ему жесткости, и начал шнуровать самый глубокий разрез.

Спустя долгую минуту кропотливой работы он крепко стянул все последующие дюймы разреза, так что рассеченная брюшная полость оказалась надежно закрытой, и ничто не расходилось.

Он перевел дыхание и протянул руку за следующей лентой.

Они сшили все мускулы, а затем кожу. Вернер все еще дышал, хотя так и не пришел в сознание. Из разреза выступала кровь, но не настолько сильно, чтоб по этому поводу волноваться.

Кроуфорд выпрямился.