– Нет, ты не хочешь. Ты думаешь, что это не мое дело, возможно, так оно и есть. Но я знаю тебя очень хорошо, Поль, и, может быть, это заставляет меня думать, что я могу позволить себе некоторые вольности.

Она встала и положила руку ему на плечо.

– Ты хочешь сохранить свою тайну. О'кей, я больше ничего не скажу. Кроме одного, и это будет последнее. Я знаю, что ты думаешь о своей дочери и о… ней. Как долго ты собираешься еще мучить себя?

Он не ответил.

– Посмотри на себя! Ты бы мог быть счастливым, любить и быть любимым.

– Как ты? – В его словах она услышала насмешку. – Ты включаешь любовь, как кран?

– Нет, Поль! Ты неправ, я жена Билла и люблю его. Кто виноват, что ты тогда не смог удержать меня?

Поль вспомнил Париж, кровать под балдахином, обнаженную Ли, один вид которой воспламенял его; теперь все ушло, осталась только нежность. Он поцеловал ее в макушку.

– Прости, Поль. Мне не следовало так говорить. Все это из-за моего страха, что ты не вернешься.

– Я вернусь, – сказал он. – Я обязательно вернусь.

«Куин Элизабет» стояла у причала с затемненными иллюминаторами. Он прошел по причалу к трапу, остановившись, чтобы пропустить длинную колонну пехотинцев – молодых людей, которые покидали родину, совсем мальчиков, тяжело идущих под грузом рюкзаков. Потом он поднялся вслед за ними.

Заработали моторы, и без гудков, в тишине, большой корабль с грузом молодых жизней двинулся по реке. Набирая скорость, он выскользнул в океан.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Июнь, 2, 1944

Почему я, Хенк Рот, веду дневник? Я записываю то, что не предназначается для посторонних глаз. А может, когда я вернусь домой, я выброшу свои записи. Поль всегда говорил, что не хотел бы вспоминать войну, и возможно, я тоже не захочу вспоминать ее. Может быть, я пишу оттого, что мне надо чем-то заняться, пока мы ждем. Мы уже так давно ждем. Говорят, скоро будет наступление. Мы все чувствуем это.

Я пытаюсь представить, как это будет. Временами было достаточно ужасно, особенно когда я был в Лондоне. Я никогда не смогу описать, на что была похожа та ночь, когда я встретил девушку, ночь налета тысячи бомбардировщиков. Мы побежали в убежище в ее саду, мы называем это двором, и сидели в течение многих часов, зажимая уши от грохота – как будто товарный поезд мчался. Мы не разговаривали, мы были так испуганы! Она была хорошей девушкой. Когда все стихло, мы выбрались наружу. Они не попали в ее дом, но дома на другой стороне улицы были разрушены и из-под развалин вытаскивали трупы на тротуар.

Может ли быть хуже во Франции?

Июнь, 10, 1944

Мы здесь. Шестого был тот день, который войдет в историю как Аппоматок, о котором рассказывала моя прапрабабушка.

Столько ребят мучилось морской болезнью во время переправы, и все они не смогли спастись от открытого по ним с берега огня. Они даже не успели выбраться на берег, так в воде и погибли.

Но я выбрался. Сейчас я в маленькой деревушке, где мы ставим палатку. Просто повезло. Пока.

Июнь, 16, 1944

Мы на пути в Шербур, еще далеко от Парижа. Я встретил своих первых немцев, очень молодых, некоторым всего пятнадцать лет, и перепуганных насмерть. Жалкие. Бедняжки.

Общество должно было бы видеть это. Ему следовало бы знать, как взрываются танки и разлетаются тела. Ему следовало бы вдохнуть зловоние и увидеть разорванные деревья, дома и дохлых лошадей на дорогах.

О, слава Богу, что я врач и мне не надо убивать! Поль как-то сказал, что думаешь, что не сможешь убить, и удивляешься, обнаружив, что при необходимости убиваешь. Может быть, это правда. Я рад, что мне не надо это узнавать о себе.

Июль, 2, 1944

Не было возможности делать записи за прошедшие две недели.