– Они ткут однотонную одежду без узоров, – возразила Эдит, хотя мысли ее были далеки от этих слов.

Смех Одрис замер, и снова душу леди Эдит наполнил страх. Она забыла на мгновение, что Одрис и сама могла не представлять, какие картины делает. Когда появилась самая первая картина со Смертью, – а тогда Одрис была совсем ребенком, и работа не выглядела зрелой и легко доступной пониманию, – девочка в ужасе закричала, рассмотрев ее, и побежала с плачем к отцу Ансельму. Священник беседовал с нею очень долго, и она вышла из его кельи успокоенная и показала полотно дяде.

Сэр Оливер назвал гобелен детской нелепостью, хотя отец Ансельм говорил об этой работе и с ним, – однако весной река разлилась и затопила озимую пшеницу. Мокрые поля удалось пересеять слишком поздно, и на хороший второй урожай не приходилось рассчитывать. За наводнением последовала болезнь. Слезы подступили к глазам леди Эдит: от этой болезни умерли двое ее детей, да и сам сэр Оливер был на пороге смерти, шепча в бреду, чтобы его не поминали лихом вилланы, предостерегавшие о засорении низовьев реки.

За те секунды, в течение которых в памяти Эдит пролетели воспоминания, служанка зажгла свечи. Одрис нагнулась за упавшим веретеном, а когда выпрямилась и увидела лицо тети, вскрикнула:

– Что случилось, тетя? Почему вы плачете?

– Твой дядя захотел, чтобы я посмотрела на твою работу, Одрис, – ответила пожилая женщина.

Взгляд Одрис выражал замешательство.

– Но почему вы плачете?

– Я не плачу. Просто глаза слезятся от яркого света.

Одрис не поверила этому оправданию, ибо ее напугали не столько слезы на глазах, сколько выражение тетиного лица в целом. Странным также выглядело желание дяди узнать о ее работе. Несмотря на то, что гобелены приносили доход, он никогда не принуждал ее ткать, ткать и ткать, как поступал бы жадный человек. Иногда дядя рассказывал ей о картине, которую просят выткать, и обычно Одрис выполняла этот заказ, как только ею в очередной раз овладевало желание поработать. Может быть, в этом все и дело? Дядя приказал тетушке сообщить ей о каком то особом заказе, а Эдит забыла и может теперь получить трепку.

– Вы говорили мне, что была заказана какая нибудь картина? – спросила Одрис. – Если так, я скажу дяде, что сожалею, но такая работа не для меня, и… Нет, это не тот ответ, который вы хотели услышать.

– Одрис, остановись! – зарыдала леди Эдит, отступив на шаг. – Откуда ты знаешь, что я имею в виду?

– Фрита, поверни станок так, чтобы мы видели работу, и принеси еще свечей, – приказала Одрис, не обращая внимания на вопрос тети.

Она знала, о чем думает Эдит, так как отец Ансельм научил ее читать в человеческих душах по жестам и выражению лица, по походке и дыханию… Однако когда она пыталась объяснить увиденное другим, ей не верили. Даже Бруно не верил ей. Эта была игра с отцом Ансельмом, но после того, как он умер, никто больше, казалось, не понимал и не принимал такой игры. Они боялись, что картины на гобеленах… И тут Одрис осенило. Дядя боялся, что на этой новой работе опять покажется Смерть.

Но причин бояться не было. Одрис не стала дожидаться, пока Фрита, которая отодвигала тяжелый станок от стены, принесет свечи. Она сама зажгла свет и всмотрелась через плечо служанки.

– О, небеса! – воскликнула Одрис, – оно все изменилось с тех пор, как я начала. – Затем засмеялась. – Вот что происходит от того, что слушаешь чужие разговоры. Тетя, идите, взгляните.

Страх отступил от леди Эдит, когда Одрис пропустила мимо ушей ее вопрос.