Одрис освободила лицо Бруно и опустилась на скамью возле него. При этом она коснулась его одежды – и сразу поняла состояние, в котором он находился. Ее глаза расширились, веселость сменилась опасением.

– О, небеса! Ты холоден, как лед, и насквозь промок!

Когда старая служанка робко сообщила ей, что Бруно, сын Берты, вернулся домой, на Одрис нахлынула радость. Она подумала, что дядя изменил свое мнение и пригласил ее внебрачного сводного брата вернуться в Джернейв. Теперь же она осознала, что Бруно может угрожать смертельная опасность. Она поспешно встала, чтобы позвать слугу, но тут увидела своего дядю, устремившего на нее свой мрачный взор.

Одрис стойко выдержала взгляд сэра Оливера, вздернула подбородок и выпрямила спину.

– Дядя, – произнесла она, – я вижу, что Бруно пришел к нам и принес тяжелые известия, добытые с немалым риском.

Ее голос, хотя и негромкий, разорвал новую тишину, заполнившую зал с появлением сэра Оливера. Тот кивнул головой и приблизился.

– Да, – сказал он, бросив на нее пронзительный и несколько обеспокоенный взгляд. – Шотландцы наступают. Уорк взят.

Сначала пораженная этими вестями Одрис застыла, но потом отрицательно покачала головой, отбрасывая смятение. Если шотландцы собираются атаковать Джернейв, то они рядом, но в ближайшие несколько часов нападения не будет, и ей была непонятна причина, по которой бедный Бруно сидит промокший и застывший, а они бездействуют.

– И все таки почему бы не приказать Эдмеру поухаживать за Бруно? Я предоставлю ему свою собственную комнату…

– Нет, – произнес Бруно.

Но жесткая линия сомкнутых губ сэра Оливера слегка дрогнула, взгляд его посветлел, и он кивнул:

– Да, Бруно, иди за ней. Ты не понадобишься мне, пока хорошенько не отдохнешь.

Бруно мог бы снова запротестовать, но сэр Оливер удалился, а с Одрис спорить было бесполезно. Более того, она тоже ускользнула, подозвав к себе первого попавшегося слугу и приказав ему помочь Бруно, пока она приготовит все необходимое в своей комнате в южной башне. Он наблюдал, как она шла, думая с острой болью, что ее ножки вряд ли пошевелили бы даже травинку – настолько легкой и хрупкой она казалась. Он вспомнил, какой ужас испытал, когда в руках своей матери, Берты, в жалкой каморке замковой путаны впервые увидел Одрис спустя несколько часов после ее появления на свет. Он был уверен, что девочка умрет, так же, как и другие дети сэра Вильяма, рожденные в законном браке. Тогда сэр Вильям нашел бы сотню оправданий, чтобы поколотить Бруно, и даже если бы не сделал этого, то разглядывал бы его с непреходящей злобой и ненавистью – именно потому, что из всех сотворенных сэром Вильямом младенцев выжил один только Бруно, рожденный простой гулящей девкой из замка.

Но умерла не Одрис, а леди, ее мать.

Внезапно Бруно улыбнулся, вспомнив, как его мать смеялась над ним, когда он начинал плакать от страха, что такое крошечное, милое и прекрасное создание, как Одрис, должно умереть.

– Эта не умрет, – говорила Берта, – ни за что. Разве ты не видишь, как упорно она сосет грудь, а ведь она такая маленькая. И она сосет мое молоко, – добавляла она с гордостью, понизив голос так, чтобы никто, кроме сына, не смог услышать, – а не ту прокисшую дрянь, которая сочится из сосков ее матери…

Слуги помогли Бруно пройти обратно через зал и подняться по узкой лестнице на третий этаж южной башни. Толстая, обитая железом дверь – последний и мощный оборонительный рубеж, за который враги должны были сражаться на своем пути в главную башню, – была отворена. Бруно зажмурился от света, который казался слишком ярким после полумрака в нижнем зале. Те окна выходили на двор замка, где высокие стены, окружавшие всю вершину холма, закрывали солнце ранним утром или вечером.