Забегая вперед, скажем, что сегодня Павел Андреевич так и не сможет добраться до конторы и обсудить с Андреем план подготовительных мероприятий в связи с предстоящим вывозом в свет судьи Зимина. Сперва Жмых в течение полутора часов будет отплевываться на заслушиваниях в Главке. Затем его срочно высвистают в прокуратуру, где Павел Андреевич с большим трудом отобьется от втюхивания «гоблинам» очередного клиента. Ну а потом придет пора выдвигаться в ДК милиции, на банкет по случаю проводов на пенсию очередного заслуженного деятеля милицейских искусств. Деятеля сего персонально Павел Андреевич никогда не уважал. Более того, сугубо по-человечески был он Жмыху неприятен. Вот только корпоративный этикет таких оценок не понимал и не предусматривал. Так что придется начальнику «гоблинов» поехать и поторговать физиономией. Кроме того, не мешало освежить в памяти процедуру сего церемониала, потому как не за горами маячило и его, полковника Жмыха, выстраданное «с вещами на выход».

Этим неласковым для некоторых представителей «гоблинов» утром проторчавших у адреса судьи Ильдара и Женю сменили на боевом посту Коля Лоскутков и Ольга. То было мудрое, оптимальнейшее решение. Молодой во вчерашнем пьяном безобразии вовсе не участвовал, а Прилепина, хоть и прикладывалась к спиртному, но, в отличие от той же Натальи, чисто символически.

Джамалов поехал домой отсыпаться, а вот Крутову пришлось зарулить в контору — сдать табельное оружие. Сегодня ответственным приемщиком на сутки заступил страдающий похмельем Шевченко. Женя застал его в оперской в момент, когда тот взад-вперед расхаживал по комнате, прижимая к затылку холодную банку пива, и взахлеб делился с Вучетичем подробностями проведенной ночи:

— …Короче, прикинь: утром просыпаюсь абсолютно голый и поначалу даже не понимаю, где я. Она, соответственно, здесь же, рядышком, в постели. Калачиком свернулась.

— Ну-ну, мели, Емеля, твоя неделя, — насмешливо фыркнул Виталий. Пользуясь затишьем, вызванным поголовным отсутствием начальства и «молчанием ягнят», сейчас он занимался монтажом вчерашних съемок.

— Да я тебе чем угодно могу поклясться! — загорячился Шевченко. — Ты же сам! Своими глазами видел!

— Что я видел?

— Как мы с ней на Ленинском выгрузились! И в ее подъезд вместе зашли.

— Ну, допустим, зашли. А потом, как зашел, так и вышел. Проводил до дверей и…

— Да никуда я не выходил! — заклокотал Тарас, раздосадованный проявлением упертого недоверия со стороны коллеги. Оно и понятно: персональная победа считается достигнутой лишь тогда, когда о ней узнают окружающие. И не просто узнают, в нее поверят. — Я именно что вошел! Причем два раза! Сначала в квартиру, а потом и… — Не удержавшись, он скабрезно хмыкнул и докончил: — Короче, ты понял куда.

— Чего он тут распаляется? О чем речь? — поинтересовался у Виталия Крутов, присутствие которого в оперской в пылу жаркого спора даже не заметили.

— Да вот. Наш неукротимый кролик уверяет, что этой ночью ему дала сама Северова.

— Что?! М-да, правы ученые-биологи, утверждая, что пик наивысшей активности «малороссийского мудозвона обыкновенного» приходится на состояние абстинентного синдрома.

— Сам ты мудозвон! — обиделся Тарас. — Просто вы оба мне завидуете. Особенно ты, Жека. Думаешь, никто не видит, как ты сам на Северову облизываешься.

— Че-е-во?!

— Того! Сам знаешь.

— Да пошел ты…

Крутов гневно сжал кулаки и о-очень недобро посмотрел на коллегу.