— Ладно, попробую. Как-нибудь. На досуге. Но! За результат не отвечаю, — сдался он.

— Не ссы, Сергеич! Глаза боятся, руки рисуют. — Тарас панибратски похлопал коллегу по плечу, при том, что последний годился ему едва ли не в отцы. — Вот выйдем на пенсию и я твоим импрессарио заделаюсь. Раскручу не хуже какого-нить Никаса Сафонова! Деньжищи лопатами грести будем.

— Ох, не приведи господь дожить! — тяжело вздохнул Афанасьев…

Мешок и Ольга черепашьим, но отнюдь не «ниндзевским» шагом ползли в общем автомобильном потоке погрязшего в заторах Вознесенского проспекта. Открытые в салоне окошки от жары не спасали. Равно как звучащая в машине хорошая блюзовая музыка не отвлекала Андрея от нарастающего всеми и вся раздражения. Вернее так: раздражение, оно не то чтобы нарастало, а скорее продолжало поддерживаться в привычном для последних месяцев состоянии зашкаливания.

Когда же всё это началось? С какого момента внешний разлад с Леркой спровоцировал в нём разлад внутренний? Ну, то что примерно последние года полтора их отношения с женой не просто ухудшились, а ухудшились катастрофически — здесь всё понятно, вопросов и базара нет. Вот только до определённого периода это никак не влияло на его отношение к прочему окружающему миру. Миру, в первую очередь вращающемуся вокруг службы и всего, с нею связанного. Другое худо! С некоторых пор Андрей с неприятным удивлением стал ощущать, что всё то, что прежде вызывало у него интерес, азарт, а то и восторг вкупе со здоровым трепетом, вдруг перестало и волновать, и захватывать. На смену бодрящему кровь адреналину пришли апатия и уныние, переключившие организм в режим ежедневного рутинно-нудного автопилота. И было совершенно непонятно: за счёт какой-такой эмоциональной встряски в обозримом будущем он сможет вернуться хотя бы к отдаленному подобию себя прежнего.

Будь Андрей лет эдак на десять-пятнадцать моложе, его вполне мог спасти универсальный рецепт от хандры и опустошенности — влюблённость. Но сейчас, в нынешнем его семейно-отцовском положении, «как така любовь?» Да ну, к чёрту! Просто смешно. Мешку некстати припомнился тупой тюремный анекдот, рассказанный как-то знакомым уфсиновцем: «Открывается кормушка в камеру и рожа вертухая, появившиеся в ней, орет: «Иванов!». Иванов радостно спрашивает: «Что, дачка?!» Ответ вертухая: «Хуячка! На этап с вещами!» И тут же Андрей переделал его на свой манер: «Открывается кормушка в камеру и рожа вертухая, появившаяся в ней, орет: «Мешечко!» Он удивленно спрашивает: «Кто это?» Ответ цирика с кавказским акцентом: «Это — Лубов!»

Жаль, что этот анекдот из всей его компании можно было рассказать одному только Гришке Холину. Остальные просто не поймут, к чему это он. Мешок вдруг поймал себя на мысли, что в последнее время ему всё меньше нравятся его знакомые, и всё больше порно: «Холину, кстати сказать, на самом деле тоже не помешало бы заменить каждодневное бухло на порно»…

В очередной раз капитально застряв в неслабой, но исходя из проложенного маршрута всяко последней пробочке, Мешок раскурил сигарету, чуть приглушил гитарные стенания Эрика Клэптона и как бы безразлично поинтересовался у Прилепиной:

— Как там поживает наша божья старушка Демичева? Азербайджанцы более не досаждают?

Ольга не уловила подвоха в его вопросе, а потому доложилась откровенно и бесхитростно:

— Всё хорошо.