С этим словами подполковник отодвинул от себя пустую сковороду и, уже расслабленно, сменив интонацию на примирительную, попросил:

— Лидк, будь человеком — кваску плесни, пожалуйста…

…На Юго-Западе Петербурга, кварталы которого ортодоксальные старожилы и за Питер-то не считают, троллейбус — весьма востребованный вид транспорта. После маршруток, конечно. Все дороги отсюда, так или иначе, ведут лишь в одну сторону — к метро. Вот именно туда сейчас и направлялись оперуполномоченный «карманного» отдела Ольга Прилепина и ее восьмилетний сын Денис.

В переполненном, утрамбованном под самое немогу телами троллейбусе места им, как водится, никто не уступил. Восемь лет — это вам не грудничок какой, своими ножками вполне постоит. Вот сплющенный со всех сторон Денис стоически и стоял. Устав смотреть в окно, пейзажи за которым были давно изучены вдоль и поперёк, он сосредоточился на сидящей перед ним дородной матроне и в какой-то момент, довольно громко, выдал:

— Тётя, у вас сумочка открыта. А карманники не дремлют.

Смутившись, Ольга недовольно шикнула на сына: мол, прекрати немедленно, стой спокойно. Однако матрона, спохватившись, закрыла сумку и с приторным умилением посмотрела на Дениса. Порывшись в стоящей на коленях сетке, она выудила пакет с сушками и приветливо протянула со словами:

— Спасибо, мальчик. На вот, возьми сушечек, угощайся.

Дениска смело цапнул пару сушек и деловито убрал их в карман.

— Вот и умница. Дома, с чаем попьешь. Любишь чай пить? — просюсюкала матрона.

— Чай не водка, много не выпьешь, — авторитетно прокомментировал восьмилетка.

Окружающие посмотрели на них с явным интересом, и Ольга, смутившись еще больше, назидательно прошипела:

— Денис, прекрати говорить всякую ерунду.

— Ма, а мы скоро придем? Я писать хочу, — не убавляя громкости, заявил дитёныш.

— Скоро. Терпи!

— А я не хочу терпеть.

— Что значит «не хочу»? Почему?

— Потому что терпила — хуже мента.

Окружающий народ уже откровенно похохатывал и теперь с любопытством смотрел не столько на ребенка, сколько на непутёвую мамашу, продукт воспитания которой отмачивает такие занятные корки. Злая раскрасневшаяся Ольга молча потянула сынишку-болтунишку на выход. Благо до метро они уже почти дотряслись.

Золотов приткнул свою «Шкоду» на милицейской парковочке на Захарьевской и, козырнув знакомому гаишнику, прошел к подъезду, рядом с которым красовалась внушительных размеров табличка «Милиция общественной безопасности ГУВД Санкт-Петербурга и Ленинградской области».

На входе, у «вертушки» постового, в ожидании разовых пропусков, как всегда, толпилось несколько человек. Заступившая на сутки прапорщица Татьяна, завидев Золотова, быстро разогнала страждущих и, приветливо улыбнувшись, вытянулась во фрунт.

— Здравия желаю, господин подполковник!

— Вольно! — подыграв, скомандовал Золотов. — Вот только господа, Танечка, они в Париже. А лично меня отныне устраивает обращение «дядя Вася» — скромно, категорично, и со вкусом.

— С дембелем вас, Василий Александрович. Если честно, завидую завистью лютой.

— Брось, чему тут завидовать?

— Как чему? Я, когда подумаю, что мне до двадцати календарей еще тринадцать лет и семь месяцев, так просто дурно делается.

— Знаешь, Танюш, лучше тринадцать и семь до пенсии, чем столько же — до собственных похорон.