Так вот — увел Сема Зимина в гарнизонный лазарет, я в парке сижу, в помещении Контрольно-Технического Пункта, КТП сокращенно, дневальный мой территорию парка подметает, остальные бойцы нашей части заняты кто чем. В семнадцать ноль-ноль развод будет, меня с дежурства сменят, можно будет в казарму идти. Сижу, жду, мух линекой бью. Лето, жара, в КТП прохладно…

Да, тут еще вот какой нюанс — летом у нас очень трудно со связью. Связь-то в Советской Армии, как в 41-ом году — коричневый переносной телефончик с ручкой и черной эбонитовой трубкой, снабженной педалькой. Говоришь — педалька отжата. Слушаешь — держишь ее рукой… Каменный век, короче. У японцев, говорят, такие телефоны в музеях показывают.

Зимой связь в порядке — и с другими частями поговорить можно, и с ближайшим городом, а через корпусной коммутатор некоторые умельцы ухитряются даже домой, в Европейскую часть СССР, дозваниваться. И с точкой, где ретранслятор, и с лазаретом связь зимой тоже есть.

А вот летом — хана! То ли выдры или бобры какие-то таежные кабель грызут, то ли леспромхозовские хозяйственные мужички тырят стратегически важные провода, не знаю, но летом связи у нас не бывало неделями.

Сема отвел Вальку Зимина в лазарет, там сразу же положили занедужившего бойца в инфекционное отделение, от греха, потом врач, очкастый капитан, осмотрев больного, поставил железобетонный диагноз: «Кишечная инфекция», выписал левомицетин, чирикнул ручкой на Семином документе, и младший сержант отбыл восвояси.

На обратном пути завернул запасливый пскобской мужичок к знакомой шинкарке, разжился парой бутылок самогона — в командировке на точке пригодится, зашел еще в магазинчик, прикупил конфет и печенья — на точке этого тоже давно не едали, и не спеша, вразвалочку вернулся в расположение части. Времени было — пятнадцать сорок семь.

Машина, что шла на точку, «Зилок», уже стояла под парами у штаба, загруженная ящиками с консервами и мешками с крупой и мукой, Сема зашел к начальнику АХЧ прапорщику Заничу, отметил командировку, вышел из штаба, и в тот момент, когда он уже распахнул дверцу кабины, намереваясь усесться внутри, на крыльцо казармы вышел старшина части старший прапорщик Филипенко.

Очевидцы утверждают, что между ними произошел следующий быстрый диалог:

— Семенов, что с Зиминым?

— Положили, товарищ прапорщик!

— Какой диагноз?

— Холера, товарищ прапорщик!

«Зил-131» взревел двигателем, дверца захлопнулась, и младший сержант Семенов убыл в командировку. Старший же прапорщик Филипенко остался стоять на казарменном залитом солнцем крыльце, пораженный, точно громом. Холера, товарищ прапорщик!

Я не видел, что было потом. Я не знаю, какие приказы отдавал Филипенко. Я сразу перейду к тому, как меня через час пришел менять «свежий» наряд.

Пришли они почему-то в противогазах и перчатках от общевойскового защитного комплекта (всем служившим известного под абревиатурой ОЗК). Я, благодушный от предстоящего отдыха, уже подготовил необходимые записи в журнале «приема-сдачи дежурств», и встретив сменщиков на пороге КТП, удивленно спросил:

— Вы чего, пацаны? Филип в химтревогу играет, что ли?

— У Зимина холера! — глухо отозвался неопределяемый голос из-под противогаза: — Всем велено одеть противогазы, чтобы не заразиться…

Может быть, я соображал чуть медленнее, чем надо, но захлопнуть дверь перед носом нового наряда я успел. Заперев ее на ключ, я, лихорадочно соображая, заходил ли ко мне сегодня холерный Валька, метнулся к сейфу, вытащил припрятанный пузырек одеколона, вылил треть на свой носовой платок и принялся протирать дверные ручки, спинки стульев, подоконники и прочие места, которых касаются человеческие руки.