Я через неделю Жанну вызвала, говорю: давайте я вашего сына в психоневрологическую клинику направлю на обследование - пусть мальчика специалисты протестируют и сделают выводы, что же с ним происходит. К моему немалому удивлению, Махлаткина на мое предложение тотчас соглашается.
Отвела я Колю в больницу, оставила, лежит он там неделю, две, а мамаша что в это время учинила? Она его старшего друга-наставника в свою койку затащила и так его собой увлекла, что он даже про ее сына забыл. Разница у них невелика. Жанне чуть за тридцать, Грише недавно двадцать исполнилось. Тем временем врачи мне докладывают: да, мальчик скорее всего имел с Гришей интимную связь. Ну а чтобы доказать факт сожительства, надобно и Колю, и Гришу на экспертизу направить, но это совершается только с их добровольного согласия. А они его разве дадут? Все, говорю врачам, отбой, забираю мальчика, пусть живет как знает - милиция здесь бессильна. Колю выписали. Я привезла его домой, сдала матери, а сама думаю: как ее земля-то еще носит? Да и этот Гриша, как посмотрела на него, - просто какой-то Мефистофель. Чем он так мальчишку привлек, к чему этого несчастного Кольку приучили, - об этом, наверное, никто из них никогда не скажет.
Когда Коля вернулся домой, то думал, возможно, что по-прежнему останется фаворитом дяди Гриши, и никак не подозревал, что его очередной наставник «поменял ориентацию». Махлаткина крайне расстроила измена вокзального друга, и первое время он устраивал истерики. Тут, однако, в тройственном союзе произошла трагедия: пропал дядя Гриша. Через неделю его труп нашли на берегу пруда в одном из лесопарков города, знаменитом своими «голубыми» тусовками. Экспертиза показала, что дядя Гриша по кличке Мона Лиза стал жертвой маньяка-людоеда. Кстати, Жанна предоставила следствию чемодан, рвущийся по швам от обилия порнографических и садомазохистских рисунков и рассказов, сделанных ее покойным любовником. Коля после гибели дяди Гриши окончательно пошел по рукам и стал, если можно так выразиться, штатной проституткой Московского вокзала…
- Ты, Морошка, вечно что-нибудь такое выдашь из своей милицейской практики, что лично мне потом неделю-другую даже жить не хочется! - Зина захлопала глазами с крупными накладными ресницами, похожими на двух бабочек с черными крыльями, и ударила в ладоши. Отчаяние Подопечной хоть и выглядело намеренно театральным, но, как не раз убеждались одноклассники, могло быть чрезвычайно глубоким. - Не помню, Сонь, спрашивала я тебя или нет, да, наверное, спрашивала, но забыла: слушай, а как ты, если это, конечно, не секрет, обо всем этом узнаешь? Ведь такие вещи, я всегда думала, особая людская тайна. Мне-то, признаться, про этого Махлаткина кое-что Федя рассказывал. Тот вроде сейчас опять в психбольнице. Вообще, я думаю, Данилычу как мужику беспризорники больше доверяются, а так подойди к ним да спроси о жизни - они тебя ох как далеко отправят!
- Про детей часто говорят, что они способны запросто предать самого близкого и безмерно любящего их человека, так что уж там говорить про объявление ими своих порочных связей. Откуда, вы думаете, у меня взялись столь глубокие познания о детской проституции - кто с кем, где, куда да сколько? В основном от них - сами грешат, потом сами признаются. - Соня все больше увлекалась неожиданной для их встречи темой. На глазах одноклассников радушная хозяйка преображалась в куратора детских судеб. - Я никогда не понуждаю их к откровениям, а лишь тонко провоцирую. Такая уж у меня, простите, работа. Я обычно делаю вид, что, во-первых, все уже знаю - а детям ох как хочется меня удивить, а то и шокировать, предстать эдакими самыми павшими людьми на планете; во-вторых, изображаю, что для меня все их тайны не представляют никакой ценности и, соответственно, никакого интереса; в-третьих, рассказываю им небылицы о куда более крутых ребятах. |