— Сенсацию лепишь, — понимающе кивнул Кукин. — Опасное дело.

— Потому к тебе и подошла. Остальные зассут.

— Я тоже ссу, Лолита. Стою и ссу. Потому что не надо с ВОПРАГ спорить. Кто с ВОПРАГ спорит, тот говна не стоит.

— Слушай, ты же неплохой репортер, — сказала Лолка, идя ва-банк. — Должен понимать, где синица в небесах, а где хуй в руке. А то хочешь, поебемся.

— Подкуп?

— Ничего не подкуп, я давно хотела.

— Врешь. Бесстыдно врешь.

— Не вру. Честно. Ну?

— Вначале поебаться, — отрезал Кукин. — Жди тут, я только жопу сниму и вернусь.

В салоне лимузина пахло вином, колбасой и правозащитницей. Кукин влез на переднее сиденье и сунулся было с микрофоном, но давешний размазыватель с мотком бумажных полотенец в руках предостерег:

— Секунду, вот почистим Викторию Ильиничну, тогда.

— Не стану разговаривать! — картаво заявила правозащитница. — Не люблю вашу компанию!

— С какой стати? — опешил Кукин. — Мы независимые!

— С такой! Не буду.

— Ну и сидите тут вся в фальшивой икре, — обидчиво сказал Кукин. Репортаж накрывался на глазах. — Жаба!

— Сам сука! — крикнула правозащитница, но Кукин уже вылез из машины и решительным шагом подошел к Лолке. Оттолкнув вертевшегося рядом оператора в модных безжопных штанах, он сказал:

— Поехали ебаться. Все расскажу!

Поехали на такси, потому что. Длинноволосый мужик-таксист в черных очках с ходу спросил из своего старенького «фольксвагена»:

— Сотка?

— Идет, — сказал Кукин.

Встроенные в спинки кресел и приборную панель телеэкранчики показывали детскую передачу «Телепутики». Маленькие забавные бело-сине-красные существа учили детей патриотизму и правильной, неизвращенной демократии, били палками карикатурного грязного мудака. Мудак забавно верещал, брыкался, но телепутики все же победили и долго месили его ногами, когда тот упал. В конце из мудака полезли противные кишки, и камера стыдливо сместилась на улыбающееся солнышко.

— Хорошая программа, — сказал таксист. — Пацаны мои сильно любят. Вчера идем вечером с мужиками, смотрим, а они мудака — живет у нас в подвале — поймали и пиздят… Извините, дамочка. По десять лет всего, а понимают.

— А вы что же? — спросил Кукин.

— Да ногой пнул раз и дальше пошли. Что я, мудака не видел? А детям интересно. А утром иду, он еще валяется. Сдох, зараза. Извините, дамочка… Надо им конфет купить или торт какой.

— Мудак-то молодой был?

— Да ну, старый совсем. Профессор какой-то или искусствовед… В галерее работал, этой… Троицкой? Ну, где теперь выставка Церетели.

— Третьяковской, — сказал Кукин.

— Ага, — водитель бибикнул, обгоняя фургон-холодильник с рекламной надписью «Пельмени „Память „Курска!““». — Правильно ее закрыли, не хер там смотреть. Представляете, картина — черным нарисовано под линейку, как квадрат, и все! Еврей какой-то намалевал. Рабинович или Гершкович, не помню уже… В журнале видел. В старом, давно, — поправился водитель, опасливо покосившись на пассажиров. — В мусор такие картины, а художников таких в котлован. Продать Россию хотели!

Перед тем, как идти ебаться, зашли в магазин — насухую да на голодное брюхо какая ебля.