– Что ты мне принесла?

– Итальянский сэндвич и чипсы. И «гаторейд».

– Я уже говорил тебе, что ты прекрасна?

– Каждый раз, когда я предлагаю тебе еду.

– Точно. Давай сюда. – Он протянул руку, и я передала ему пакет.

Потом посмотрела на капельницу и на поступающие ему в руку лекарства.

– Тебе вообще можно есть?

– Какая разница? Я умираю от голода. – Он развернул сэндвич и откусил от него. – М-м-м… – протянул он. – Красота.

– Я или сэндвич?

– Вы оба. – Он откусил еще. – Каллахан? Сколько времени ты пролежала в больнице?

От этого вопроса все у меня в груди сжалось. Несчастный случай не относился к вещам, которые мне нравилось обсуждать.

– Шесть недель.

У него округлились глаза.

– Это слишком долго для того, чтобы питаться реально кошмарной едой.

Я кивнула, хотя плохая еда не входила даже в первую десятку причин, по которым я не любила больницы.

– Сколько школы ты пропустила?

– Три месяца. Вернулась на последние пару недель. К счастью, я рано подала документы в Хакнесс. Так что письмо о зачислении пришло до несчастного случая.

– Но ты выпустилась со всеми?

– Как только я отправилась на реабилитацию, школьный округ прислал мне репетитора.

– Сурово.

– Разве? – Я вздохнула. – Все равно мне больше нечем было заняться. Уж лучше решать уравнения, чем просто сидеть целыми днями и думать. – Я указала на его колено. – Хочешь сказать, ты бы не предпочел прямо сейчас оказаться на экономике?

Он задумался.

– Да, но только если бы мне разрешили оставить сэндвич. – Он открыл пакет с чипсами и предложил их мне. Я взяла одну, и какое-то время мы молча хрустели. – Каково это было? Вернуться в школу в инвалидной коляске.

Я вздохнула.

– Ты всерьез собираешься заставить меня говорить на эту тему?

Он широко раскинул руки.

– Ты не обязана. Но ты же не откажешь больному…

– Это было именно так ужасно, как ты себе представляешь. Все, конечно, были со мной очень-очень милы, но легче от этого не становилось ни вот настолько. Я убивала любой разговор. Стоило мне подъехать, как люди мигом прекращали обсуждать то, что они обсуждали – выпускной или что-то еще. Им казалось, что при мне этого делать нельзя.

Минуту Хартли молчал.

– Нда. Фигово… А тебе обязательно было возвращаться?

– Нет… но дома было еще тоскливей. Родители все время были на нервах, и я подумала, что если вернуться в школу, то они смогут, ну, изводить себя немного поменьше. Мне было тошно находиться у них под микроскопом. – А теперь по-настоящему затошнило от этой беседы. – Дана сейчас тоже себя изводит. Завтра вечером станут известны результаты прослушивания.

Хартли опять слабо мне улыбнулся.

– Да? Если завтра меня выпустят из этой тюряги, то я зайду посидеть вместе с вами. Ну, и конечно сыграем с тобой пару матчей в хоккей.

– Непременно, – согласилась я.

***

На следующий день, вернувшись около девяти вечера из библиотеки, я увидела, что дверь в комнату Хартли открыта. Я заглянула к нему и обнаружила, что он сидит с подставленным под ногу стулом у себя на кровати.

– Привет, Каллахан, – сказал он и, вырвав из блокнота листок, смял его в шарик.

– И тебе привет. – Окинув его внимательным взглядом, я отметила бледность лица и усталость в глазах. – Ты неважно выглядишь.

– Спасибо за комплимент. – Он бросил скомканную бумажку в мусорку на другом конце комнаты.