| Я думала, что речь идет только о руке. Что еще вам сказали? В Коимбре — что помочь мне нельзя, в Лиссабоне — то же самое, но врач, который лечит меня уже почти два года, не исключает возможности улучшения. Чем же он вас лечит? Массаж, воздушные ванны, физиотерапия, гальванизация. Есть сдвиги? Никаких. И что же — рука не реагирует даже на гальванизацию? Да нет, реагирует — дергается, дрожит, но потом все становится как было. Рикардо Рейс замолкает, почувствовав внезапно прорвавшуюся в голосе Марсенды враждебность или досаду, словно она хотела и не решалась попросить, чтобы он прекратил допытываться или вместо всех этих вопросов задал ей другие, другой, один из двух-трех, ну, например: Не припомните ли какое-нибудь важное для вас событие, случившееся в то время? или: Вы знаете, из-за чего все это произошло? или совсем просто: Вас что-нибудь огорчило? Поняв по ее напряженному лицу, что она — на грани, что едва сдерживает слезы, Рикардо Рейс спросил: Вас что-нибудь угнетает, помимо состояния вашей руки? — и Марсенда хотела было кивнуть и не успела завершить начатое движение — все ее тело содрогнулось в прорвавшихся рыданиях, и ручьем хлынули слезы. В дверях возник встревоженный Сальвадор, но, повинуясь резкому и повелительному знаку Рикардо Рейса, попятился, отступил немного, стал за дверью так, чтобы его не было видно. Марсенда совпадала с собой, хотя слезы продолжали тихо катиться по щекам, а когда заговорила, враждебная интонация, если таковая минуту назад не послышалась Рикардо Рейсу, исчезла: Мать умерла, и рука омертвела. Вы совсем недавно мне сказали, что, по мнению пользовавших вас врачей, это — следствие болезни сердца. Так они говорят. Вы им не верите и считаете, что у вас — здоровое сердце? Больное. Так почему же вы так уверены, что паралич руки и смерть вашей матушки — явления взаимосвязанные? Объяснить не могу, но уверена, что это так, и, помолчав, будто призывала на помощь остатки враждебности, договорила: Я ведь не специалист по душевным болезням. Да и я — всего лишь терапевт, и раздражение слышится теперь уже в голосе Рикардо Рейса. Марсенда прикрыла глаза ладонью: Простите, я вам докучаю. Ни в малейшей степени, да и не в том дело — я хотел бы вам помочь. Наверно, мне никто не может помочь, просто мне надо было выговориться, излить душу, хоть вы и не умеете ее лечить. Скажите, вы совершенно убеждены, что эта связь существует? Как в том, например, что мы с вами здесь — вдвоем. И вопреки мнению врачей, вы считаете, что если бы не смерть нашей матери, рука бы действовала? Считаю. Стало быть, дело всего лишь в этом? Всего лишь. «Всего лишь» — вовсе не значит «мало», я хочу только сказать, беря на веру эту вашу непреложную убежденность, что для вас не существует никакой иной причины, а если так, то должен буду спросить вас прямо. Да? Вы не можете шевельнуть рукой, потому что не в состоянии сделать это или потому что не хотите? — и, хотя слова эти были не столько сказаны, сколько пробормотаны, так что скорее угадывались, чем различались, Марсенда их услышала, что же касается Сальвадора, то ему пришлось напрячь слух, но в эту минуту на площадке раздались шаги Пименты, явившегося с вопросом, надо ли нести в полицию формуляры, также заданным полушепотом, причем заметим, что и доктор, и коридорный руководствовались одними и теми же мотивами, и в обоих случаях не рассчитывали получить ответ. Ибо ответ зачастую и не слетает с уст, а остается на них, они же выговаривают его беззвучно, а если еле слышный звук, который можно принять за «нет» и «да», все же раздается, то растворяется в полумраке гостиной, подобно капле крови в пучине морской — мы знаем, что она там, но заметить не можем. Марсенда не сказала «Потому что не могу», не сказала «Потому что не хочу», а взглянула на Рикардо Рейса и лишь после этого произнесла: Вы можете мне что-нибудь посоветовать, предложить лечение, лекарство, средство для исцеления? Я ведь вам уже сказал, что не специалист в этой области, а вы, Марсенда, насколько могу судить, больны сами собой. |
