— Это все верно… — начал Быстров.

— А если так, — перебил Канашов, — помоги мне. Пока я к командующему армией съезжу, отложи дня на три расформировку! Дай телеграмму, попроси разрешение.

— Нет, этого я сделать не могу. Мы люди военные. Приказ есть приказ. Если бы какая бумажка… Слышал: «Без бумажки — ты букашка, а с бумажкой — человек».

— Эх ты, бумажка!.. Без тебя добьюсь правды! — И, презрительно глянув на Быстрова, Канашов вышел, хлопнув дверью.

Бурунов поднялся и молча направился к выходу. Неожиданно распахнулась дверь, и вбежал запыхавшийся Харин.

— Вам шифровка, товарищ полковник! Только что из штаба фронта получена…

Быстров пробежал глазами бумагу, и на лице появилось удивление. «Расформирование полка прекратить. Ждать дальнейших указаний. Кипоренко», — раздельно прочел он.

2

До получения этой шифровки полк строился по нескольку раз в день. Лучших бойцов направляли в другие подразделения.

— Обидно, ребята! Сколько боев выдержали, — сетовали они, — а теперь в глаза друг другу стыдно глядеть…

— Да и командиры у нас были стоящие, боевые. Умели воевать, что и говорить…

Бесконечные построения надоели, и все открыто выражали свое недовольство. Вот почему, когда опять была подана команда: «Выходи строиться!» — все неохотно потянулись на опушку леса.

Со стороны одинокой бревенчатой избы, где находился штаб полка, показалось несколько командиров, среди них Канашов, Бурунов, Харин. Бойцы, настороженно поглядывая, решили, что пришли забирать последних бойцов. «Не будет скоро нашего полка…»

И, будто интересуясь происходящим, солнце выглянуло из-за взлохмаченных тяжелых туч, пытаясь определить, зачем собираются здесь люди и что они намерены делать в этом бесприютном лесу.

И вдруг на опушке леса появилось кумачовое полотнище.

— Андрей Полагута, Андрей Полагута! — зашелестели в рядах красноармейцев взволнованные голоса, — Гляди, он уже сержант.

В крупной широкоплечей фигуре знаменосца, в его спокойной и уверенной осанке было что-то величественное.

— Ребята, да это же наше полковое знамя!

Полагута дошел до середины строя и, повернувшись лицом, медленно снял с плеча свежевыструганное древко знамени, бережно поставил наземь, будто это было не древко, а дорогой хрустальный стержень и его можно разбить.

К знамени подошли прихрамывающий полковник Канашов, батальонный комиссар Бурунов и стали по обеим сторонам знаменосца.

Ветер кинулся к порванному осколками и пулями полотнищу с темно-багровыми пятнами запекшейся крови, заколыхал, поднял это знамя, и Канашов невольно закрыл глаза.

— Товарищи бойцы и командиры! — прозвучал взволнованный голос Бурунова. — Сегодня в наш полк прибывает новое пополнение. Оно вольется в нашу боевую, дружную семью.

«Что он говорит? Какое пополнение, когда полк расформировывают?» — переглядывались между собой бойцы.

И дальше все, что видели ветераны полка, походило на волшебный сон.

Из глубины леса донеслось звонкое ржание, и вот из-за почерневшего частокола оголенных деревьев выскочила шестерка могучих, упитанных коней. Они легко, играючи, тащили за собой приземистое орудие с коротким, курносым стволом. Одно, другое, третье, четвертое… Это была полковая батарея.

И тотчас же с той стороны, откуда вынесли знамя, появились подразделения в новеньком обмундировании и снаряжении.