— Господин генерал, солдаты второй роты приводят в порядок обмундирование, пришедшее в окончательную негодность.

Генерал удивленно взглянул на него. Из расстегнутого ворота фельдфебеля торчали, будто медная проволока, волосы. Крупные голубые глаза его смотрели виновато.

Фельдфебель подумал, что этот подтянутый и стройный генерал прибыл из какого-то высокого штаба, и поэтому считал необходимым подчеркнуть отчаянно плохое положение с обмундированием. И только теперь Мильдер увидел, что солдаты принимают не солнечные ванны, как он подумал вначале, а заняты портняжным ремеслом. Они ловко орудовали ножами и бритвами, отрезали брюки ниже колен и чинили этими лоскутами заднюю часть, а к отрезанной нижней части подшивали материал самых различных, преимущественно темных расцветок.

Мильдер решил, что это портняжное занятие солдат является местной «инициативой», проявленной каким-либо командиром, и подумал, что перед ним находятся солдаты хозяйственного подразделения. Но каково было его удивление, когда он узнал, что по этому поводу имелся специальный приказ, подписанный самим комдивом. Это «открытие» озадачило его.

Для Мильдера все только что увиденное показалось странным и непристойным. «Германская непобедимая армия прошла с триумфом всю Европу, и вот ее солдаты выглядят как оборванцы и босяки. Что могли бы подумать о нас русские? Ведь это же подрывает авторитет армии. И как это командир дивизии додумался пойти на такие меры, да еще отдать по этому поводу приказ?» — размышлял он.

Мильдер вернулся в штаб пехотной дивизии и быстро договорился с Шварцкопфом по вопросам передачи его дивизии плацдарма. Генерал-лейтенант Шварцкопф, высокий, пожилой, оказался весьма любезным и в честь их знакомства пригласил на обед. Он недавно принял дивизию. До этого он преподавал в Берлинской академии. За обедом Мильдер не удержался и расспросил хозяина о том, как он решился отдать такой необычный приказ.

— Вы, право, странный человек, господин Мильдер, — сняв пенсне и близоруко щурясь, ответил Шварцкопф. — Скажите, а что оставалось делать в моем положении? Мы же надеялись закончить войну летом 1941 года. Личный состав носит, не меняя, обмундирование почти два года. Наши склады находятся в Кракове, а здешнее интендантство наотрез отказалось удовлетворить мою просьбу. Принимались самые различные меры: я устраивал обмен обмундирования нижних чинов, если оно было лучшим, для младших офицеров; отдал распоряжение снимать хорошие брюки с обозников и обменивать их на плохие в боевых частях, но все это не помогло. Мы очутились прямо-таки в критическом положении. И тогда я был вынужден прибегнуть к этой крайней мере — заставить самих солдат портняжить…

— Но ведь это, по-моему, унижает честь нашей доблестной армии, — сказал Мильдер.

— Я не понимаю вас, генерал. А если они будут ходить, сверкая голыми задами, это прибавит, что-либо к чести нашей армии?

И тут Мильдер невольно вспомнил, как тяжело он переживал, когда его солдаты зимой, не имея обмундирования, по собственной инициативе превращались в чучела. «Разве в этом виновен был я, так же как и генерал Шварцкопф, что о немецкой армии не заботится должным образом верховное командование? Нет… Это не случайное недоразумение», — думал он.

2

Подполковник Нельте, раненный в левую руку при захвате плацдарма на реке Северный Донец, спасаясь от жары, лежал в прохладной землянке. Боль в руке не давала ему покоя. Вошел адъютант и доложил, что генерал Мильдер едет в полк. Нельте не особенно радостно встретил это сообщение.

«Конечно, я мог, как все раненые, лежать в госпитале, но я отказался.