— Какой я тебе сержант?

— А это мы разберемся…

— Ты что думаешь, я дезертир? — Он резко поднял рубашку, и на животе и на правом боку сверкнули синеватые рубцы.

Не успел Жигуленко подумать, что будет дальше, как парень ловко выхватил из-за голенища ножевой штык от самозарядной винтовки и кинулся на него со словами:

— Меня жизни лишить хочешь? — и резко занес нож.

Женщины закричали и заплакали. А Жигуленко сделал шаг вправо, перекрестил над головой руки и резко развел их. И ножевой штык, блеснув в воздухе, звякнул об пол. Дверь распахнулась, и трое бойцов — один с автоматом и два с винтовками — крикнули:

— Шкура! На командира руку поднял?

— Отойдите в сторону, товарищ старший лейтенант, мы его сейчас… — и вскинули оружие.

Парень в косоворотке, дрожа, поднял руки.

— Да что вы, братцы? За что меня жизни лишать? Я же девять бойцов наших раненых из окружения веду.

— Отставить! — приказал Жигуленко своим бойцам. — Идите во взвод, ужинайте, — и подмигнул им. — А я поговорю с сержантом.

…Когда чуть забрезжил черно-синий рассвет, сержант и двенадцать бойцов во главе с Жигуленко снова тронулись в путь на восток.

2

Неделю шла группа отважных, несмотря на мороз и метели, бушевавшие вокруг. Ночевали в лесу, в снежных ямах. Разводили костры в оврагах, чтобы отогреться и сварить нехитрой солдатской похлебки.

С каждым днем идти становилось все труднее и труднее. У большинства бойцов открылись раны от тяжелого бездорожного марша и напряжения. Из-за плохой одежды появились и обмороженные. Жигуленко понял, что перейти линию фронта ему не удастся.

Силы людей были истощены до предела, оружия на всех — четыре винтовки и автомат, патронов — по две обоймы на винтовку, неполный диск — для автомата. Оставить слабых и обмороженных в какой-либо деревне тоже не выход из положения; их поодиночке переловят и перестреляют немцы или местные полицаи. «Что же делать? — думал Жигуленко. — Выход один — искать партизанский отряд». Он собрал бойцов и объявил им свое решение. Бойцы поддержали его. На другой день Жигуленко отобрал шесть наиболее сильных человек и, разбив их на пары, разослал для разведки в трех направлениях. К вечеру двое вернулись. Они побывали в ближних селах. В одном их обстреляли немцы. В другом хотя и не было немцев, но никто не сказал им, где находятся партизаны: «Не знаем…» К утру следующего дня вернулся один боец из другой пары. На нее напали местные полицаи и одного напарника убили в перестрелке, а другой, раненный в плечо и ногу, еле добрался до своих. Третья пара возвратилась через трое суток на санях с каким-то испуганным мужиком, связанным веревками. Эта пара дважды попадала под огонь немцев, но так ничего и не узнала, и вот на обратном пути…

— Захватили эту шкуру, — ткнул в мужика пальцем высокий широкоплечий разведчик. — Поглядите, товарищ старший лейтенант, чего вин у санях виз, изверг! — замахнулся он в ярости на связанного.

Неизвестный пленник закрыл глаза от страха, вобрал голову в плечи и запричитал:

— За что, господи? Я же с мертвяков… Добро пропадает, а у меня семейство, детишек — тьма. Немцы все позабрали. Зима. Не будешь босый ходить. Пощадите, товарищ командир, я нипочем не виноватый. Нельзя же своего человека ни за што ни про што…

Жигуленко заглянул в сани и отшатнулся: из-под дерюги торчали ноги в сапогах.

— Это бойцы убитые… — хрипло пояснил мужик.

— Вот оно что… Как вас? Фамилия ваша? — строго спросил он.