Да недолго пришлось командовать. Через неделю меня контузило. Два месяца лежал в Московском госпитале, а потом получил назначение сюда, на Брянский фронт.
Канашов, видя, с какой жадностью он ест, вызвал Ракитянского и приказал ему принести еще что-либо покушать.
— Знаешь, после блокады у меня такое ощущение, что сколько бы я ни ел, всегда себя чувствую голодным, — сказал Быстров.
— Да, тебе надо сейчас усиленно питаться. На тебе одежда как на вешалке висит.
— Ну, что ты! Сейчас я уже поправился. Б госпитале на особом режиме был. За три месяца прибавил полпуда.
Быстров задержал взгляд на лбу Канашова, увидел шрам.
— А тебя, вижу, тоже немец угостил.
— Было дело. Это он меня с Новым годом поздравил. Перешли на воспоминания о семьях. Быстров сообщил, что у него погибла жена, а о сыне он так и не знает, где он. Канашов поделился своим горем, что он еле разыскал дочь, выхлопотал ей перевод к себе, а ее ранило, и она эвакуирована неизвестно куда. Потом Быстров неожиданно спросил:
— А где Аленцова?
— Здесь, в дивизии.
— И ты до сих пор не женился?
— Нет.
— Неужели характером не сошлись? Женщина она красивая, умная. Я же знаю, ты был влюблен в нее…
— Знаешь, Алексей Иванович, жизнь всегда сложней, чем нам кажется. Не получается так, как бы хотелось.
— Но что же тебе мешает жениться? Она и тогда к тебе относилась хорошо.
— Многое мешает.
— Конечно, понимаю, война.
Канашов избегал с кем бы то ни было говорить об Аленцовой. К тому же он и без того переживал предстоящий отъезд ее на фронтовые курсы усовершенствования врачей и, чтобы не бередить сердечную рану, перевел разговор на служебную тему.
— Нам бы, Алексей Иванович, надо в ближайшие дни встретиться на стыке наших дивизий. Очень уж сложная местность на правом фланге обороны твоей дивизии. Овраги, кустарники, много скрытых подступов к переднему краю. Немцы там много неприятностей приносят. Мне накануне Нового года удалось отбить одну высоту — улучшил позицию этого полка, — так они на твоем участке высотку захватили. Придется нам подумать, как бы ее совместными усилиями вернуть.
Канашов говорил, а Быстров не сводил глаз с трех орденов Красного Знамени на его груди.
— Когда это ты, Михаил Алексеевич, успел еще орден получить?
— За зимнее наступление.
— Везет тебе, — вздохнул Быстров. — А я вот уже сколько на фронте, в блокаду попал, а только к «звездочке» представили.
— Не тужи, — поднялся Канашов. — Получишь еще не один орден. Для командира ордена не главная цель. Хотя кому же не приятно, когда его отмечают…
Глава восьмая
1
Зима пошла на убыль. День заметно прибавился. Снег медленно оседал, темнел, образуя ледяной наст. Кое-где лучи солнца пробились до сереющих островков земли. Утро с застенчивой нежно-розовой зарей и ясно-голубым небом чем-то напоминало девушку в расцвете сил на выданье. В глухой тишине и кротости мартовского весеннего дня была какая-то особая, торжественная задумчивость, какая бывает обычно у невесты в канун свадьбы.
В один из таких мартовских солнечных дней к начальнику госпиталя явился летчик-лейтенант Самойлов и попросил разрешить ему навестить Таланову. Начальник категорически возражал.
— Вы просто не хотите понять, товарищ военврач, — доказывал Самойлов, — что я ей дядя и что у меня к ней личное поручение от ее отца, — с шумом и вдохновением врал он.
— Никаких дел к тяжелобольным не может быть. |