Кирххорст, 13 ноября 1945 г.

Хризантемы цветут назло дождям и туману. Пополудни я был в саду и ворошил компост. Удивительно, какая четкая аура сознания окружает столь простое занятие, как бросание рыхлой земли. Ее сопровождают представления из многих дисциплин. Ум выстраивает наглядную картину тонких особенностей ее химических, механических процессов, ее биологии. Неужели поэтому мы сильнее былых садовников? Во всяком случае, я думаю, что мы не слабее их. Это наш стиль.

Задача автора в той мере, в какой она имеет смысл для других, состоит в создании духовной родины, духовной среды обитания. Это может быть скромная ниша с каким-то изображением, скамейка у ворот, сельский домик, дворец, но может быть и лесной простор, и горные цепи или космическое пространство. Поэзия овладевает миром гораздо более глубоко, и власть ее долговечнее всякой науки, всякой политики. Она и по сей день вводит нас в стены Трои, во дворец Агамемнона. Подобно тому, как от героя зависит безопасность места, в котором обосновался человек, его пригодность для проживания, так от поэта зависит придать ему узнаваемость, чтобы люди его запомнили: чтобы оно стало для них родным.

Поэты дарят нам большое жилье, большой кров. Поэтому там, где поэтов нет, тотчас же наступает царство ужасного запустения. Эти селения еще пригодны для обитания, однако они становятся неприютными, неосмысленными, внутренне неопознанными.

Спускаясь все ниже. О жертвах прошедших лет, в каких бы страшных застенках не угасла их жизнь, всеж-таки вспоминали по другую сторону земного шара с любовью и состраданием. У них нашлись заступники. Но за тех бесчисленных и безымянных страдальцев, которые ныне претерпевают то же самое, никто не замолвил слово. Они испускают последний вздох в ужасающем одиночестве. А там, куда вопреки всем попыткам утаивания, все же долетают отзвуки их страданий, они воспринимаются с демоническим чувством удовлетворения.

Среди прочей почты письмо, из которого я узнал, что погиб и наш добрый Гумм. Во время ковровых бомбардировок, разрушивших Вюрцбург, этот ковер накрыл и его вместе со всей семьей, а, значит, и младшенького, рождение которого мы еще недавно праздновали в «Рафаэле».

Пока я читал эту весть, перед глазами у меня точно живое ярко возникло это тонкое лицо и белоснежные волосы. Смерть таких людей, от которых исходит ощущение надежности, нам особенно трудно постичь.

Постепенно становится очевидно, что в наш парижский круг словно угодила бомба. Это началось еще 20 июля 1944 г. с удушения Штюльпнагеля, Гофакера и Линстова, а в эти весенние месяцы достигло своего апогея. Немало и самоубийств, один из примеров Гартог, который скончался в своем силезском имении при жутких обстоятельствах. Пр., по слухам, был изрублен в Померании в своем имении и брошен на съедение свиньям. Вообще нет таких ужасов древних и новых времен, которые бы не повторились снова. Некоторые, как Лео, сгинули в русских лагерях уничтожения, в которых продолжаются те же кошмары, причем порой в тех же самых местах, о которых сейчас читаешь, узнавая чудовищную правду. Тут комментировать нечего. Еще другие, как Кроме и Косман, находятся в Сибири. По сравнению со всем этим можно назвать счастливыми тех, кто, как Грюнингер, пали в бою.

В те годы у меня порой было такое ощущение, что я нахожусь в кругу обреченных, в каюте затонувшего корабля, в иллюминаторе которой видны проплывающие тени. Своего рода вариация на тему кавалеров из Экебю.

Кирххорст, 15 ноября 1945 г.

Утром в Бургдорфе. Как всегда при виде Бейнгорна, почувствовал особенную близость Эрнстеля. Там царят его маны в лесу и на болоте, и подле дубов, растущих перед усадьбами.

Разговорился с владельцем. Этот крестьянин потерял под Сталинградом единственного сына.