|
Порядок следования: расстреливающая команда идёт впереди колонны в тридцати метрах. За колонной следуют две повозки, так как всегда есть некоторый процент старух, беременных и истеричных женщин, теряющих в дороге сознание. – Он говорил медленно, чтобы майор не упустил некоторых деталей. – Ну вот, собственно, и всё; дальнейшее инструктирование на месте работы берут на себя мои сотрудники. Майор Вернер посмотрел на Беккера и вдруг спросил: – Ну, а как же дети? Беккер недовольно покашлял. Вопрос выходит за рамки делового инструктирования. – Видите ли, – сказал он строго и серьёзно, прямо глядя в глаза коменданту, – хотя реко-мендуется отделять их от матерей и работать с ними отдельно, я предпочитаю этого не делать. Ведь вы понимаете, как трудно оторвать ребёнка от матери в такую печальную минуту. Когда Беккер простился и ушёл, комендант вызвал адъютанта, передал ему подробно ин-струкцию и сказал вполголоса: – Я всё же доволен, что этот старый доктор покончил с собой заранее: у меня были бы угрызения совести в отношении его; как-никак он ведь мне многим помог, не знаю, дожил ли бы я без его помощи до приезда нашего врача… А последние дни я себя отлично чувствую – и сон гораздо лучше, и желудок, и уже два человека мне говорили, что у меня лучше цвет лица. Возможно, что это связано с этими каждодневными прогулками по саду. Да и воздух в этом городке превосходный, говорят, тут до войны были санатории для лёгочных и сердечных больных. И небо было синим, и солнце светило, и птицы пели. * * * Когда колонна евреев миновала железную дорогу и, свернув с шоссе, направилась к оврагу, молотобоец Хаим Кулиш набрал воздуха в грудь и громко, перекрывая гул сотен голосов, закричал по-еврейски: – Ой, люди, я отжил! Он ударил кулаком по виску шедшего рядом солдата, свалил его, вырвал у него из рук ав-томат и, не имея времени понять чужое, незнакомое оружие, размахнулся тяжёлым автоматом наотмашь, как бил когда-то молотом, ударил по лицу подбежавшего сбоку унтер-офицера. В начавшейся после этого сутолоке маленькая Катя Вайсман потеряла мать и бабушку и ухвати-лась за полу пиджака старика Розенталя. Он с трудом поднял её на руки, приблизив губы к её уху, сказал: – Не плачь, Катя, не плачь. Держась рукой за его шею, она сказала: – Я не плачу, учитель. Ему было тяжело держать её, голова его кружилась, в ушах шумело, ноги дрожали от не-привычно долгого пути, от мучительного напряжения последних часов. Толпа пятилась от оврага, упиралась, многие падали на землю, ползли. Розенталь вскоре оказался в первых рядах. Пятнадцать евреев подвели к оврагу. Некоторых из них Розенталь знал. Молчаливый печ-ник Мендель, зубной техник Меерович, старый добрый плут электромонтёр Апельфельд. Его сын преподавал в Киевской консерватории и когда-то мальчишкой брал уроки математики у Розенталя. Тяжело дыша, старик держал на руках девочку. Мысль о ней отвлекала его. «Как утешить её, чем обмануть?» – думал старик, и бесконечно горестное чувство охватило его. Вот и в эту последнюю минуту никто не поддержит его, не скажет ему слова, которого хотел он и жаждал услышать всю жизнь, больше всей мудрости книг о великих мыслях и деяниях человека. Девочка повернулась к нему. Лицо её было спокойно; то было бледное лицо взрослого че-ловека, полное снисходительного сострадания. И во внезапно пришедшей тишине он услышал её голос. – Учитель, – сказала она, – не смотри в ту сторону, тебе будет страшно. – И она, как мать, закрыла ему глаза ладонями. * * * Начальник гестапо ошибся. Ему не пришлось вздохнуть свободно после расстрела евреев. Вечером ему доложили, что вблизи города появился большой вооружённый отряд. Во главе от-ряда стоял главный инженер сахарного завода Шевченко. |
