|
Безразличие и равнодушие – великие враги жизни. В эти страшные дни судила ему судьба умереть. Утром было объявлено, что евреям, живущим в городе, нужно явиться на следующий день в шесть часов утра на плац, возле паровой мельницы. Всех их отправят в западные районы ок-купированной Украины: там имперские власти устраивают специальное гетто. Вещей приказано было взять ровно пятнадцать килограммов. Пищу брать не полагалось, так как во всём пути следования военное командование обеспечивало сухим пайком и кипятком. IV Весь день к учителю ходили соседи советоваться, спрашивать его, что он думает об этом приказе. Пришёл старик-сапожник Борух, остряк и сквернослов, великий мастер модельной обуви, пришёл печник Мендель, молчальник и философ, пришёл жестянщик Лейба, отец девяти детей, пришёл широкоплечий седоусый рабочий-молотобоец Хаим Кулиш. Все они слышали о том, что немцы во многих городах уже объявляли об этих отправках, но нигде никогда никто не видел ни одного эшелона евреев, не встречал колонн на дальних дорогах, не получал известий о жизни в этих гетто. Все они слышали о том, что колонны евреев идут из городов не к железно-дорожным станциям, не по широким шоссейным дорогам, а что ведут евреев в те места, где под городом яры и овраги, болота и старые каменоломни. Все они слышали, что через несколько дней после ухода евреев немецкие солдаты выменивали на базаре мёд, сметану, яйца на женские кофты, детские джемперы, туфли, что жители, приходя домой с базара, тихо передавали друг другу: «Немец менял шерстяной джемпер, который надела соседка Соня в то утро, когда их вы-водили из города», «Немец менял сандалии, которые носил мальчик, эвакуированный из Риги», «Немец хотел получить три кило мёда за костюм нашего инженера Кугеля». Они знали, они до-гадывались, что ждёт их. Но в душе они не верили этому, слишком страшным казалось убийство народа. Убить народ. Никто не мог душой поверить этому. И старый Борух сказал: – Разве можно убить человека, который делает такие туфли? Их не стыдно повезти в Па-риж на выставку. – Можно, можно, – сказал печник Мендель. – Ну, хорошо, – сказал жестянщик Лейба, – скажем, им не нужны мои чайники, кастрюли, самоварные трубы. Но не убьют же они из-за этого девять человек моих детей. И старый учитель Розенталь молчал, слушал их и думал: хорошо поступил он, не приняв яда. Всю свою жизнь прожил он с этими людьми, с ними должен прожить он свой горький по-следний час. – Надо бы податься в лес, но некуда податься, – сказал молотобоец Кулиш. – Полицейские ходят за нами следом, с утра уже три раза приходил уполномоченный по кварталу. Я послал мальчика к тестю, и хозяин дома шёл за ним следом. Хозяин хороший человек – он мне прямо сказал: «Меня предупредили в полиции, если даже один мальчик не придёт на плац, то ты отве-тишь головой, домовладелец». – Ну что ж, – сказал Мендель-печник, – это судьба. Соседка сказала моему сыну: «Яшка, ты совсем не похож на еврея, беги в деревню». И мой Яшка сказал ей: «Я хочу быть похожим на еврея; куда поведут моего отца, туда пойду и я». – Одно я могу сказать, – пробормотал молотобоец: – если придётся, я не умру, как баран. – Вы молодец, Кулиш, – проговорил старый учитель, – вы молодец, вы сказали настоящее слово. Вечером майор Вернер принимал представителя гестапо Беккера. – Лишь бы провести организованно завтрашнюю операцию – и мы бы вздохнули, – сказал Беккер. – Я замучился с этими евреями. Каждый день эксцессы: пятеро сбежали, – есть сведения, что к партизанам; семья покончила самоубийством; трое задержано за хождение без повязок; на базаре опознана еврейская женщина, она покупала яйца, несмотря на категорический запрет по-являться на базаре; двое арестовано на Берлинерштрассе, хотя прекрасно знали, что по цен-тральной улице им запрещено ходить; восемь человек разгуливали по городу после четырёх ча-сов дня; две девушки пытались скрыться в лес во время марша на работу и были застрелены. |
