— Проклятье! — вскрикнул Эдвард, проткнув бумагу карандашом. Грифель сломался.

Тут в дверь кто-то постучал, не требовательно, а вскользь, как будто проходя мимо, а не желая войти. Эдвард подошел к двери и открыл ее. На несколько ступеней выше по лестнице маячила фигура крупного молодого человека, облокотившегося на перила.

— Заходи, — сказал Эдвард.

Крупный молодой человек медленно спустился. Он был очень большой. Его глаза навыкате глянули с тревогой при виде книг, лежавших на столе. Он смотрел на книги. Древнегреческие. Хотя имеется и вино.

Эдвард наполнил рюмки. Рядом с Гиббсом он выглядел, как любила выражаться Элинор, «субтильным». Он сам чувствовал этот контраст. Рука, которой он поднял рюмку, рядом с красной лапой Гиббса походила на девичью. Рука Гиббса была ярко-багровой, точно кусок сырого мяса.

Темой, их объединявшей, была охота. Они стали беседовать о ней. Эдвард откинулся на спинку и предоставил говорить Гиббсу. Ему было приятнее слушать Гиббса и представлять, как тот скачет по английским сельским тропам. Тот рассказывал о сентябрьской охоте на лисят и о необученной, но послушной лошади-полукровке.

— Помнишь ту ферму справа, если ехать к Стейпли? — спросил Гиббс. — И хорошенькую девушку? — Он подмигнул. — К сожалению, она замужем за лесником.

Гиббс говорил, а Эдвард смотрел, как он большими глотками пьет портвейн. Он говорил, как ему хочется, чтобы это проклятое лето скорее кончилось. А потом опять начал рассказывать старую историю о суке спаниеля.

— Приезжай, поживи у нас в сентябре, — произнес Гиббс, когда дверь открылась — столь внезапно, что Гиббс не услышал этого, — и вошел еще один человек, совсем не похожий на Гиббса.

Это был Эшли. Прямая противоположность Гиббса. Ни высок, ни короток, ни брюнет, ни блондин. Но неприметным его назвать было нельзя — ни в коем случае. Одной из его отличительных черт была манера двигаться: будто столы и стулья излучали какое-то поле, которое он ощущал невидимыми антеннами или усами, подобно кошке. Он опустился в кресло, осторожно, опасливо, посмотрел на стол и прочел полстроки в одной из книг. Гиббс прервался посередине фразы.

— Здравствуй, Эшли, — сказал он довольно сухо, а затем протянул руку и налил себе еще одну рюмку полковничьего портвейна. Графин опустел. — Извини, — сказал Гиббс, глянув на Эшли.

— Не открывайте бутылку ради меня, — торопливо произнес Эшли. Его голос прозвучал чуть визгливо, будто он был смущен.

— Мы и сами бы еще выпили, — непринужденно сказал Эдвард и пошел в столовую за портвейном.

— Чертовски неловко, — пробормотал он, наклоняясь за бутылкой. Теперь, думал он, выбирая бутылку, будет очередная ссора с Эшли, а в этом семестре он уже дважды ссорился с Эшли из-за Гиббса.

Эдвард вернулся с бутылкой и сел на низкую табуретку между ними. Он вытащил пробку и начал разливать вино. Оба смотрели на него с восхищением. Это льстило его тщеславию, над которым всегда смеялась Элинор. Ему нравилось чувствовать на себе их взгляды. И все-таки он может непринужденно общаться с обоими, подумал Эдвард. Эта мысль доставила ему удовольствие. Он может говорить об охоте с Гиббсом и о книгах — с Эшли. Тогда как Эшли может рассуждать только о книгах, а Гиббс — Эдвард улыбнулся — только о девушках.