не опасно, но писать он пока не мог. Только врачи подлечили глаза, как нога разболелась

так, что Гоген не мог ступать на нее и слег. От болеутоляющих средств он буквально

тупел. Если же пробовал подняться, начинала кружиться голова, и он терял сознание.

Временами поднималась высокая температура. В августе Гоген через силу нацарапал

мрачное письмо Молару: «Я должен был написать тебе в прошлом месяце, когда получил

твое письмо, но (это очень серьезное «но») физически не мог этого сделать, потому что у

меня начался двухсторонний конъюнктивит, от которого я до сих пор не совсем избавился.

Увы, мое здоровье хуже, чем когда-либо. После заметного улучшения вдруг последовал

острый рецидив. Теперь болезнь распространилась намного шире, я по двадцать часов в

сутки лежу и все равно почти не сплю. За два месяца я не написал ни одной картины. Вот

уже пять месяцев не получаю от Шоде ни писем, ни денег - ни одного сантима. Мне

больше не предоставляют кредита, я задолжал полторы тысячи франков и не знаю, на что

жить, хотя стол у меня аскетический». Он заклинал Молара хоть что-нибудь выжать из

должников в Париже и заканчивал свое короткое письмо тревожными строками:

«Невезение преследует меня с самого детства. Я никогда не знал ни счастья, ни радости,

одни напасти. И я восклицаю: «Господи, если ты есть, я обвиняю тебя в несправедливости

и жестокости». Понимаешь, после известия о смерти бедняжки Алины я больше ни во что

не мог верить, лишь горько смеялся. Что толку от добродетелей, труда, мужества и ума?»

Жители Пунаауиа и большинство друзей Гогена среди правительственных чиновников

и поселенцев были к тому времени твердо убеждены, что он, кроме заурядного сифилиса,

поражен куда более опасной и тяжелой болезнью, а именно проказой. Они давно

подозревали это, а окончательно убедились, когда он стал тщательно скрывать бинтами

свои язвы на ногах. Тогда на острове знали только один надежный способ защищаться от

проказы - избегать всякого контакта с несчастным, которого поразил грозный недуг.

(Обычно больных безжалостно изгоняли в горы или ссылали на уединенный остров в

архипелаге Туамоту.) И Гоген, ко всему, оказался в полном одиночестве как раз тогда,

когда особенно нуждался в обществе, утешении и помощи. Одна Пау’ура решалась

входить в дом, но и ее он не всегда мог дозваться. Кстати, глубоко укоренившееся

заблуждение, будто Гоген болел проказой, повлияло и на Сомерсета Моэма, и своим

знаменитым романом «Луна и грош», написанным по мотивам жизни Гогена, он дал

ошибке еще больший ход.

Лишенный возможности работать, лишенный друзей и собеседников, Гоген стал

записывать мысли, которые его занимали. Постепенно эти записки выросли в пространное

эссе о смысле и назначении жизни, названное им «Католическая церковь и

современность». Сам Гоген твердо считал, что это эссе - его лучшее и самое значительное

сочинение175. Но дело обстояло как раз наоборот. Терпеливого читателя до сих пор не

опубликованной рукописи прежде всего поражают неоригинальные идеи, путаные

рассуждения, скудная документация и невразумительный псевдонаучный жаргон. Изо

всего этого сочинения ясно одно: что автор был очень тяжело болен и его сильно занимали

метафизические вопросы.

Вначале Гоген еще более или менее внятно излагает свой замысел: «Мы несомненно

подошли к той ступени развития науки, которая предсказана в Библии: «Нет ничего

тайного, что не стало бы явным, и нет ничего скрытого, что не стало бы известным и всем

доступным» (Лука).