капеллану, несомненно, выдающемуся артисту, ведь за жалованье он так искусно

изображал великое страдание!

Рядом шел молодой человек, который, несмотря на цепи на руках и ногах, ступал

решительно, с отвагой, чуть ли не с улыбкой на лице. Наклонив голову над рычагом, он

спросил: «Что это?» И кивнул сперва на ящик впереди, потом на нож. «Это корзина для

головы». «А это?» - кивок на большой ящик справа. «Это ящик для вашего тела». «Ну, так

начинайте!» - крикнул он. И все. Со зловещим звуком сомкнулся «воротник», потом упал

нож. Красное зарево рассвета залило небо; красная кровь хлынула на камни мостовой.

Поблизости стояло несколько человек во фраках -  полиция. Капеллан тоже был в черном:

братство церкви и правосудия. Были тут и военные - сержанты, которые оттесняли своей

цепочкой зевак. Вдоль оцепления первыми толпились зрители особого склада -

проститутки, сутенеры, бывшие арестанты. Они кричали: «Да здравствует убийца, долой

правосудие!» ... Неправда ли, потеха для зрителей, которые смеются над гримасами

несчастного и  дружно прикидываются чистенькими- разве не ходят они в церковь на

мессу? После многочисленных краж под сенью закона, начальной школы преступности,

они доживают до пенсии, веря в проповедь церкви, проповедь, которая освобождает от

необходимости мыслить и рассуждать.  Где тут праведность, какое тут братство, где

Вот причины, которые побуждали автора столь настойчиво углубляться в текст

проповедей, неустанно их повторять, стараться проникнуть в их смысл в надежде

улучшить мир, не уповая ни на какое вознаграждение, кроме сознания выполненного

долга. С одной стороны, любовь к прекрасному и разумному, с другой, ненависть к

деспотичной и пагубной церкви, ненависть к суеверию, врагу прогресса и счастья людей».

Явно опять вдохновленный горьким личным опытом, Гоген с не меньшим жаром

обрушивался на другую великую общественную несправедливость: «И если институт

брака, представляющего собой  попросту торг, объявляется единственно нравственным

видом сексуального союза, выходит, что нравственности нет у тех, кто не хочет или не

может сочетаться браком. Для любви, для здорового чувства места не остается... В итоге

женщина обречена на рабство, приговорена к браку,  если позволяет состояние, или же она

останется девственницей, нездоровым и противоестественным чудовищем, столь чуждым

природе и противным подлинному чувству, какова любовь... Если и было на свете

общество жестокое и варварское, то это современное общество, ханжеское общество,

которое во имя  христианской моралираспоряжается судьбой женщины и причиняет ей

столько страданий.

Утешьтесь, бедные молодые женщины, священник ждет, чтобы ввести вас в рай; от

Лазаря, от тюрьмы, от гильотины рукой подать до небес, и священник вас проводит.

Но мы восклицаем: «Женщина, которая, что ни говори, наша мать, наша дочь, наша

сестра,  вправе зарабатывать на жизнь, вправе любить мужчину, который ей по душе,

вправе сама распоряжаться своим телом и своей красотой, вправе производить на свет

детей и располагать  возможностью их  вырастить, минуя священника и законника,

вправе пользоваться таким же уважением, как женщина, которая  продает себя только в

браке. Больше того, брак повинен в том, что с колыбели складываются два различных

класса, дети законные и дети внебрачные, и последние вечно обречены на порицание,

жертвы греха, мнимого  греха, выдуманного церковью, которая повелевает: «Твое тело

должно быть продано только в супружестве».