Не подходи ближе.

Запомни. Последний раз хочу сказать тебе.

Они стояли друг против друга. Клавдея дрожала: ветер шевелил ее непокрытые волосы.

Иди замуж за меня, — помолчав, выговорил Петруха. — Буду любить.

Гад ты! — отшатнулась Клавдея. — Сколько раз отвечала: не пойду я за тебя. Пусти, мне домой надо.

Не пущу. Подумай еще.

Что ты в душу мне лезешь? — в гневе закричала Клавдея. Она только сейчас поняла отчетливо, что вся, вся она во власти Петрухи. Никто здесь не придет к ней на помощь.

Люблю ведь тебя, — говорил Петруха. — И ты любишь.

Он придвигался все ближе. Клавдея пятилась.

Ненавижу! — выдохнула она. — Сказала уже.

Все отдам. Все сделаю. Полюби, Клавдея!

Спятил ты? Отойди! Не то ударю…

Нет. Не уйду, пока не скажешь. Не дам и тебе уйти.

Синеватая слепящая зарница полыхнула в небе. Клавдея успела разглядеть под яром черные качающиеся кусты, узкую трещину в земле — начало оврага — и серый блеск реки позади кустов. Потом густая темень надвинулась сразу со всех сторон, гнетущая, тяжелая. Страх овладел Клавдеей, она метнулась к оврагу. Под ногами обрушилась засохшая кромка земли. Клавдея скатилась в расселину. Шершавая глыба догнала ее, больно ударила в спину, по лбу хлестнула колючая ветка боярышника. Клавдея глянула вверх. Над оврагом, редко раскинувшись по небу, тлели белые летние звезды; из-за тальников стеной надвигалась туча. Она наползала широкой ровной полосой, и звезды, словно скатываясь за кромку тучи, быстро гасли одна за другой.

Клавдея! Клавдея! — кричал наверху Петруха. Голос его, приближаясь, смешивался с шумом тальников. Клавдея поползла по оврагу, в конце его наткнулась на ветвистую валежину, затащенную сюда половодьем, нащупала под ее вершиной неглубокую ямку, наполненную сухими, шуршащими листьями, и примостилась в ней.

Тяжело ударяя ногами, мимо нее пробежал Петруха, вошел в тальник, вполголоса окликнул:

Клавдея, отзовись!

Постоял, прислушиваясь, и двинулся к реке, повторяяг

Клавдея!.. Клавдея!

Слышно было, как загремела галька, плеснулась вода, — должно быть, оступился Петруха, — потом снова ближе, в кустах:

Клавдея!.. И с угрозой:

Я тебе это припомню. Знай!

Он ходил, продираясь сквозь плотные заросли, все искал ее и то исчезал в суматошном ропоте тальников, то вдруг появлялся совсем близко.

Припав пластом к земле, Клавдея не смела поднять головы: боялась — заметит Петруха. Лежала, уже не понимая, бродит возле нее он или эти вскрики «Клавдея! Клавдея!» просто мерещатся ей.

А ночи не было конца; над землей по-прежнему метались зарницы, дул горячий ветер, и вербы сгибались, припадали к реке, обнажая нижнюю, серебристую сторону узких листьев, и, выпрямляясь, с шумом хлестались вершинами…

Борис уже проснулся, — он всегда просыпался на рассвете, — когда Клавдея вернулась домой. Степанида Кузь-мовна в широкой рубахе сидела на кроватке мальчика и вполголоса напевала ему какую-то песенку. Мальчик лежал на спине и разглядывал старуху.

Клавдея прошла в детскую. Степанида Кузьмовна повернула голову, заслышав ее неровные шаги, и перекрестилась.

Умерла? — спросила она, вставая.

Кто умерла? — переспросила Клавдея, вздрагивая от звуков собственного голоса.

Соседка-то, соседка.

Какая?

Ну, мать моя, ты же посмотри, посмотри, какая ты из себя, — подтащила она Клавдею к зеркалу.

Клавдея словно оттолкнулась от него.

Я? — беззвучно спросила она.

Да ты не убивайся, Клавдеюшка, не убивайся.